– Кто такие?
– Люди – кто ж еще! – отозвался тот, что лежал.
– Да вот дорогу асфальтируем, – охотно пояснил Казик. – Говорю, ловко придумано – лес рубить. Попробуй теперь партизаны подойти к шоссе – все на ладони.
В Казика уперлись выпученные изучающие глаза. У этого «добровольца» вместо лица то, что называют рылом: красное, тупое.
– Какие еще партизаны? Бандиты.
Потом произнес начальственно:
– Плохо работают.
– Кто, бандиты? – лениво спросил лежащий.
Глаза у откормленного тупицы точно еще больше раздулись.
– Непонятлив, Иванов, стал. Смотри!
И пошел в сторону леса.
– Начальство? – полюбопытствовал Казик.
– Собака, дурак набитый. И сытый.
Казик опять поинтересовался:
– Не опасаетесь, что из лесу выйдут?
– Да где они тут, не слышно.
Человек прячет глаза, но видно, что напрягся, ждет ответа.
– Два километра вот сюда – и сколько хочешь партизан, – без всякой дипломатии, как про грибы, сказанул Павел.
– Не доверяют они таким, как мы. Хотя кто же мы и есть?
– Думаете, не понимают люди, не видят, как немцы загоняют пленных в «добровольцы», – в открытую агитирует и Казик.
А Казик все же молодцом может быть, глаза вон какие хитрые, и сказать умеет как надо. И про лагерного переводчика Толя плохо подумал тогда на шоссе, а как все обернулось.
Когда уходили, «доброволец» поинтересовался:
– Вы всегда тут работаете? Этому не лезьте на глаза.
А когда через два дня пришли на то же место, поняли, что имел в виду Иванов. Красномордый вынырнул из-за кустов, глаза пьяно-негодующие, навыкате, в руке пистолет. Вид не то угрожающий, не то испуганный, во всяком случае, картинный.
– Не встречали того?
– Кого? – спросил Казик.
– А что? – неосторожно заинтересовался Павел.
Но дурень с пистолетом явно не был психологом.
– В банду сбежал.
– Кто? – с неуловимо наглой интонацией еще раз спросил Казик.
– Иванов, что с вами тогда сидел.
Собственные слова, кажется, натолкнули полицая на догадку.
– О чем он с вами тогда говорил?
– Ни о чем. Попросили закурить, и все.
Казик заметно начал нервничать. А красномордый продолжал возмущаться:
– Понес пулемет в ремонт и не вернулся. И чего не хватало, жрал и пил, как свинья.
«Как ты», – мысленно произнес Толя.
– Ну, попадись он мне!
«Как бы ты теперь ему не попался. То-то пистолет из рук не выпускаешь».
А в Лесной Селибе еще новость. Мама очень встревожена. Сенька Важник убил Лапова. Бывшего бургомистра по выздоровлении сделали начальником гаража. Он, казалось, уже притих совершенно. А тут на тебе, тайком полез к Сеньке в машину и вытащил какой-то пакет из-под сиденья. Сенька и пристукнул его заводной ручкой. Потом выехал из гаража, подрулил к дому, погрузил стариков и семью старшего брата и был таков. Вечером мама сказала:
– Он там медикаменты прятал. Я давно боялась. Вы же все такие неосторожные.
Толя бежит к Лесуну
Прямо в сенях Толя столкнулся с Виктором. Опять приходил маскировку наводить? Виктор поздоровался. Толя не ответил. Мама очень взволнована.
– Где Алексей, Павел?
Ну конечно, если кого-то нет, виноват Толя.
– Вечно вы где-то пропадаете. Иди сюда. Нина, пойди поиграй.
Ага, его уже отличают от Нинки.
Мама медлила, посматривала в окно. Ожидает, что придет Алексей или Павел. Толя, красный от обиды, глядел в угол.
– Ну, не дуйся. Это не шуточки.
И тут мать заговорила иначе, будто прощения просила за что-то. А сын ждал со счастливым нетерпением.
– Не хотела я, детки, втягивать вас во все это. Боюсь я, вы такие глупые еще. И Павел не лучше, как маленький. Ну, хорошо, хорошо…
– Зачем он приходил? – замирая от готовности услышать что-то совсем неожиданное, спросил Толя. – Виктор – тоже?
Спросил и тут же почувствовал, что не удивится, если мать скажет «да». Вдруг оказалось, что в нем осталась какая-то необорвавшаяся нить, которая все это время связывала его с тем, кого он так страстно хотел возненавидеть.
Мать сказала:
– Да, тоже. Надо, Толик, бежать к Лесуну в Старцы. Ты не заблудишься в лесу?
При других обстоятельствах можно было бы подумать, что мама нарочно это…
– Хорошо, хорошо! По поселку не беги. И в лесу осторожно. Не дай бог остановят – скажи, коня просить. А может, лучше не надо, сынок?
– Что сказать?
Толя старался быть спокойным, а все в нем так и пело. Мать сразу разглядела это.
– У тебя все на лице. Нельзя так. Скажи Артему: немцы и полиция идут в Дичково, узнали, что там днюют партизаны. Запомни хорошенько: впереди будут идти свои… Виктор и еще с ним. Этих пропустить надо. Они тоже будут стрелять по немцам. Повернутся и будут стрелять. Ну, ты понял?
Объяснение боевой ситуации – чисто женское, но Толя поспешно закивал головой.
– Все понял? Виктора не называй ему. Свои, и все.
Толя выскочил за порог. В окно застучали. Ага, не бежать. Толя шел вдоль забора к школе и косился на комендатуру. Там целое стадо полицаев.
Потом мчался по лесу, пропуская упругие сосенки между ног. Оттого, что в памяти он нес слова боевого поручения – так он называл это, – Толя чувствовал над собой такую же опасность, как если бы карманы его были набиты патронами и листовками. (Память услужливо и пугливо оживляла протяжный крик убиваемого во дворе комендатуры голого человека.) Но ведь слова только в нем, их знает одна лишь мама, и, значит, все от него одного зависит.
Вот и поле проблеснуло. Казалось, вместе с Толей на открытое место выбежала сосенка и от растерянности присела перед самой пашней. Толя оставил сосенку одну и побежал по убранному картофельному полю. Под старыми березами – постройки Лесуна. Удивительно, зачем человеку такое большое и под такой дырявой крышей гумно? Толя с опаской кашлянул: где-то здесь собака. Лесун всегда хвастался: не собака – зверь. Хотя у него все особенное: не конь – трактор, не корова – маслозавод, не баба – сатана.
Из гумна вышел старик с обсыпанными мякиной густыми бровями, рыжебородый. Из-за обильной растительности все на лицо кажется мелким: не глаза – два хитрых зверька, не нос – бородавка. Впрочем, Толя уже привык к этому не то страшному, не то смешному лицу. Лесун – такая же часть Толиного детства,
