прошлое, все эти подростки безупречно элегантны. Где это они научились так красиво одеваться? Их рубашки, платья, галстуки, платки пастельных оттенков. Вся эта гамма розовых, сиреневых, желтых, голубых и изумрудных тонов – истинная отрада для глаз. Дети потребительского общества, они сами похожи на продукты потребления высшего качества в роскошной упаковке. Так и хочется купить их с пяток и унести домой в целлофановых пакетиках, чтобы съесть с аппетитом, запивая легким шампанским, словно это персики. Почти все они танцуют в подвале. Танцуют группами, не касаясь друг друга. Выпив по рюмке у стойки, обе пары тоже спускаются в подвал, и Шарль с Арианой там сразу встречают друзей. Все садятся за один столик, церемония знакомства. Жиль не старается скрыть, что он утомлен, лицо его вытянулось, но Шарль прилежно играет свою роль. Он немного отяжелел после роскошного обеда, быть может, ему хочется прилечь и вздремнуть, но об этом и речи быть не может. Standing обязывает. В клуб ходишь не ради удовольствия, а чтобы соответствовать тому образу, за который себя выдаешь. Поэтому Шарль мужественно играет свою роль, словно он актер в фильме «новой волны», – впрочем, обстановка, «вторые планы» тоже немыслимо напоминают какие-то знакомые кадры. Он много говорит, «выкобенивается», очень громко смеется, танцует… Зато Ариана и Вероника неутомимы. Чувствуется, что силы их неисчерпаемы, что они могли бы пить, болтать и танцевать всю ночь напролет, даже несколько ночей кряду. Жиль с интересом смотрит, как они танцуют. Шарль тоже присел рядом с ним, чтобы минутку передохнуть.
– Похоже на ритуальные танцы, верно? – говорит Жиль. – Те же движения, те же ритмы. Мы это сотни раз видели в кино, в документальных картинах про Амазонку или Центральную Африку. Но это очень красиво. Быть может, это ритм заклинания. Быть может, то, что сейчас рождается в миллионе подобных подвальчиков, это новая религия красоты, молодости.
Шарль не отвечает. Ему, видно, не по себе.
– Давай выйдем на воздух, – говорит он вдруг, – здесь просто нечем дышать.
Он встает, Жиль идет за ним. Они пробираются сквозь тесную толпу танцующих.
– Мы немного пройдемся, подышим, – говорит на ходу Шарль дамам.
Обе тут же перестают танцевать.
– Как, вы уходите? Вы бросаете нас одних?
– Мы зайдем за вами, – говорит Шарль, – минут через двадцать, в крайнем случае через полчаса.
Ариана возражает. Похоже, она всерьез сердится.
– Наши друзья составят вам компанию, – уговаривает ее Шарль. – А мы тут же вернемся. Мне необходимо выйти подышать, не то мне будет плохо. До скорого.
Они подымаются на первый этаж. Жиль охотно последовал за Шарлем, быть может, он просто не в состоянии чему-либо противиться – ведь он тоже выпил.
На улице Шарль делает несколько глубоких вдохов.
– Ариана недовольна, – говорит он добродушно. – У нас с ней отношения, как в первые дни после свадьбы. Она теряет покой, если я куда-нибудь иду без нее. Она ревнива, как тигрица.
– Я полагаю, ты не возражаешь?
– Еще бы!
– Но вы счастливы?
Шарль останавливается, останавливается и Жиль. Шарль поворачивается лицом к другу и кладет ему руку на плечо.
– Мой дорогой Жиль, – говорит он проникновенным голосом. – Я желаю тебе, я желаю тебе и твоей жене быть через десять лет такими же счастливыми, как мы.
– Постараемся брать с вас пример…
Шарль поспешно отдергивает руку и прикрывает ладонью рот, чтобы скрыть отрыжку. Но, увы, поздно.
– Я обожрался, – говорит он, как бы извиняясь. – Мясо в горшочках было изумительное. Вот только зря я взял добавку. Вообще, я слишком много ем. Смотри, как я раздался, боюсь стать на весы. Скажи, ты заметил, что у меня изменилась фигура?
– Ты стал посолиднее, но тебе это идет.
Шарль вынимает из кармана кожаный портсигар.
– Дать сигару? Да, я забыл, ты не куришь. Я тоже пытаюсь ограничить куренье. Одна сигара в день после обеда. Врачи в один голос говорят, что от сигар нет вреда.
Он показывает портсигар Жилю.
– Это подарок Арианы ко дню рождения, – говорит он растроганно. – Она никогда не забывает поздравить меня с днем рождения, – повторяет он. – Она чудная баба. Она…
Он снова набирает в рот дым и выпускает его.
– Она – во!..
И он показывает большой палец.
– Пошли, малыш, – говорит он вдруг покровительственным тоном. – Выпьем где-нибудь вдвоем.
Они двинулись дальше.
– Скажи, а кто такой Алекс? – небрежно спрашивает Жиль. Но вопрос задан так неожиданно, что тон кажется фальшивым. – Когда мы входили в клуб, Ариана говорила о каком-то Алексе. Она удивлялась, что его нет.
– Он там вечно торчит.
– А кто он?
– Понятия не имею, какой-то playboy! Мы едва с ним знакомы. У него башлей навалом.
– Вероника его знает?
– По-моему, нет.
– А ну-ка вспомни получше, – мягко говорит Жиль, стараясь не сбиться с легкого тона. – Ариана сказала: что-то нет твоего Алекса.
– А верно, верно. Значит, они познакомились. Ты что, ревнуешь?
Шарль вдруг начинает проявлять бурный интерес.
– Ты с ума сошел! Я просто так спросил. Впрочем, Вероника, кажется, говорила мне об этом типе. Я забыл.
– Ладно, знаем! – посмеивается Шарль и стискивает локоть Жиля. – Признайся, ревнуешь? Это прекрасно, если молодой муж ревнует.
– С Вероникой мне нечего опасаться.
Они выходят на более многолюдную улицу. Некогда этот район был похож на провинцию. Но за последние несколько лет он стал как бы сердцем ночного Парижа, одним из самых неспокойных мест западного мира. Старые маленькие бистро преобразились. Одно за другим они вступили в эру неона, никеля и меди. Повсюду открылись магазинчики готового платья для молодежи. Но они похожи не на обычные лавки, а скорее на какие-то пестрые пещеры, на маскарадные гроты, на огромные орхидеи с медными лепестками и тычинками из латуни. Подвешенные на пружинках предметы колышутся от малейшего дуновения. Вспыхивают и гаснут разноцветные огоньки. Появились здесь и всевозможные экзотические ресторанчики, главным образом китайские, так что эти маленькие улочки с витринами из красного лака, бумажными фонариками, вывесками, украшенными драконами, лотосами и идеограммами, напоминают Китай из детской книжки с картинками. А все бары названы на американский манер и вызывают поэтому в памяти прерии, индейцев, салуны из ковбойских фильмов, безумные годы сухого закона. Идешь по этим улочкам, кое-как пробираясь между сверкающими автомобилями, касаешься, обходишь их, иногда останавливаешь жестом руки, а иногда и просто перелезаешь через них – через самые низкие, самые дорогие. Небольшое кафе (оно же табачная лавочка), все залитое неоновым светом, звенящее от пронзительной музыки, привлекает Шарля и Жиля. Здесь тоже сидят молодые ребята, но они совсем не похожи на посетителей клуба. Эти подростки, одетые как бродяги, афишируют свою бедность; поношенные джинсы, бесформенные куртки, ковбойки, почти у всех металлические значки со всевозможными лозунгами, одни свидетельствуют о пацифизме тех, кто их носит («Out with the Bomb![34] Мир Вьетнаму!»), другие провозглашают евангелие всеобщей любви («I love you, love me»[35] ) или, более прозаично, просто свою приверженность к тому или иному певцу («Bob Dylan is the king»[36]). У всех мальчишек длинные волосы – так они демонстрируют свое нежелание считаться с тем, что принято. Говорят, что полиция начинает вылавливать и преследовать этих
