Я поражаюсь Юре, который один раз учил уроки, когда я играл с двумя девчонками в карты на раздевание, распивая «Алко». Они сидели на кровати, уже раздетые до нижнего белья. Я сидел в трусах на стуле. Юра отвлекся от своих уроков, только когда мне пришлось снимать трусы. То есть я, вместо того чтобы их снять, сначала быстро показал задницу, а потом член. Юра начал смеяться:
– Ну, Евген, ты кретин! Трусы он не снял, зато сначала жопу показал, а потом хрен! Ну, кретин!
А я не мог даже читать, когда кто-то был рядом. Сейчас, радуясь одиночеству, я уселся и начал писать рассказ. То есть собрался его печатать на компьютере. Сначала не получалось. Уединение? Вот же тебе и одиночество, ну давай, ебила! Ладно, подумал я, ах ты, сучонок, возомнил себя великим, всегда сваливаешь, урод, вину на обстоятельства, на то, что компьютер не работает, на то, что паста в ручке тебе не подходит, на то, что нет полного уединения, и никогда – на отсутствие таланта! Какое оправдание теперь ты себе найдешь? Клавиатура, может, виновата? Да? Клавиатура, наверное, заедает, а? Да уж, она, она – вина всему. Уж ты-то писатель бравый, поливаешь всех отравой. Я всего пару раз со злости ударил по клавишам, и тут вдруг пришло. Рассказ про Федю Крышкина. «Федя Крышкин. Пример запущенного гения средней руки».
Федя у меня изобрел удивительное приспособление непонятно для чего. Федя ясно понимал: сделай он так – и оно будет как летательный аппарат. А закрути он гайки потуже, так станет устройство для ловли бабочек или доения кошек. Федя смеялся как ребенок, он был счастлив, счастлив и силен, силен и счастлив, как Бог. Федя пил водку и радовался. У меня поперло, я начал расписывать биографию Феди. Его папа был сапером, а мама лепщицей пельменей. Они свихнулись, и папа искал в пельменях мины, а мама била его скалкой. Федя ухаживал за своими родителями, как за детьми, пока не убил их. Потом он смог заниматься творчеством и изобретать…
Я уже напечатал с полрассказа, три страницы в «Ворде», я был уже силен и счастлив, почти как Федя Крышкин, когда в дверь постучали.
Двум гоповатым парням, на пару-тройку лет старше меня, было суждено спугнуть мою раненную в голову музу. Их приход дал мне право думать, что, если бы они не явились, я бы написал свой первый по- настоящему сильный рассказ.
Нет, Проказа нету.
Витя и Кот. Евген.
Проказ будет скоро. Он в театре. Ну, у нас здесь в универе театр, он туда ходит. Участвует, в смысле – не смотрит, а участвует. Творческая натура.
Они зашли, сели. Я подошел к компьютеру, чтобы выключить свой шедевр, пока его не начали читать. Витя спросил:
– О, ты что-то печатаешь? Дай мне понабирать.
Я включил ему чистую страничку.
От этого Вити исходила огромная тяжелая угроза, хоть он был симпатичней и выглядел куда сообразительней Кота. Я сразу понял, что Витя не просто гоп, из числа тех, что докапываются на остановках. Он гоп в плане того, что у него может щелкнуть в голове, и всем фиеста. И плюс гопническое мышление налицо.
– А ты что, теперь здесь живешь? – спросил он.
– Да, я вписываюсь пока здесь. С батей поссорился, и из дома выгнали.
– Это ты дурак, что с батей поссорился, – неожиданно резко сказал Витя. – Отец всегда прав. Вообще всегда. Ты потом поймешь, что во всех случаях отец был прав. Батя может дать по морде, гнать, но он ПРАВ.
О?
Я не стал с ним спорить. Думаю, если бы ему не хотелось потыкать на клавиши, он бы еще долго говорил на эту тему. Но он спросил:
– Как печатать?
– Берешь и печатаешь.
Он начал искать буквы. Кот сказал:
– Пойдем.
Витя ответил:
– Отъебись, Кот. Дай я попечатаю.
Он, не сказать что очень быстро, но все-таки набрал:
«Андрей Проказов часто прогуливает лекции за что его надо отчислить без праа на восстановление».
Я подошел и поставил запятую после слова «лекции» и пропущенную букву в слово «права». Витя посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Пришел Дрюча. Ребята начали о чем-то ему толковать. Надо было денег, кого-то выручить. Дрюча попросил меня сходить покурить. Я пошел в туалет и скурил там две сигареты.
Вышел из сортира и увидел Лиду. Она шла к Проказову.
– Привет.
– Привет, Женя.
Мы зашли. Дрюча сидел на кровати, Кот на стуле, Витя на уставшем кресле, которое стояло у нас рядом с компьютером. Проказов сразу встал и обнял Лиду, Витя смотрел на него. Я зашел и лег на одну кровать. Дрюча с Лидой сели на другую.
– Привет, – сказала Лида.
– Это Лида, – сказал Дрюча, – это Витя, это Слава.
Витя смотрел на Дрючу и на Лиду.
– Нет, – сказал Дрюча.
– Но сильно надо.
– Ну, нет. Правда.
– Точно? – Витя смотрел на Лиду.
– Точно.
– Лид… – начал Витя неловко, но нагло.
– Нет, – сказал Дрюча.
– Да? – спросила Лида.
– Нет. У. Нее. Нет. – сказал Дрюча.
– Может, есть? – спросил Витя.
Дрюча вздохнул.
Витя с Котом встали, попрощались и ушли. Дрюча опять вздохнул, глубже. К нему приходило много знакомых. У него много знакомых, он общается со многими людьми.
А рассказ про Федю Крышкина так и не был написан.
8
Проказов оставил нас пьянствовать, а сам пошел с Лидой в какую-то другую комнату смотреть телевизор, и Миши не было. На следующий вечер (или уже была ночь?) тут собралось народу человек десять. Музыка. Был вчерашний Витя, остальных я не знал – почти все историки. Я сюда зашел уже поддатый. Здесь мы сидели, пили водку по очереди из граненого стакана, много водки, и запивали ее джин-тоником. Парень со сломанным носом говорил:
– А мы не шутя бухаем. Вот, берем водку и с джином ее пьем.
У него вообще не было переносицы. Он трогал свой нос, и там, внутри, не было переносицы, ноздри были, а ее не было.
Я достал остатки всех штучек, которые привез из дома. Лечо, там, икра кабачковая. Пир.
Саша без переносицы был крепкий, слегка гнусавый парень, он говорил:
– Мы уже несколько дней бухаем. Вчера весело, блядина у меня отсасывала, а я уснул. Проснулся на полу, голый и в презервативе.
Друг Саши, модный парень, говорил:
– Да-а. Это я люблю. Это охеренная вещь, – говорил про кабачковую икру.
Саша учился второй раз на третьем курсе, друг его на четвертом учился.
Я решил заговорить с Витей.
