Он смотрел на меня, наверное, видно было по моему лицу, как я прокручиваю этот замечательный документальный фильм о себе в голове. Он сказал мне, что я редкостное говно, и предложил извиниться перед сводной сестрой и перед мачехой.
– Вряд ли они хотят сейчас меня видеть, – предположил я.
Но он-то видел, что дело не только в этом.
– Ты еще и трус, – сказал папа и хлопнул дверью.
И наконец-то стало просторнее. А я откинулся на кровати, и мне было, с одной стороны, неприятно и одиноко, а с другой стороны, я прошел еще один этап, стал еще ближе к своей цели, я должен стать тверже металла. Все эти мысли смешивались с воспоминаниями о сегодняшнем дне, с воспоминаниями о нашей разбитой машине, о том, как папа ее выиграл. Я закрыл глаза и поместил свое сознание в темноту легкого похмелья. Потом уснул. И теперь дома со мной довольно долго никто не разговаривал. Даже еду себе я готовил отдельно, старался не попадаться никому на глаза и чаще бывать в гостях.
Мишину просьбу я так и не удовлетворил, и машину папа продал на запчасти, может, через месяц или чуть позже.
А пока прошло уже почти две недели с моего собеседования, но мне так и не позвонили. Плюнули на мои способности к ясновидению и на мой талант разбираться в людях, а из анкеты в лучшем случае сделали фигурку оригами. Я подумывал в эти дни все чаще о том, чтобы уйти в армию, но в военкомат, по ходу, еще не дошла бумага из института, они до сих пор не явились по мою душу, а сам я не собирался содействовать системе. Если бы они приехали и поймали меня возле дома, тогда да, тогда – романтика. И когда безделье и осуждающие взгляды домашних вконец осточертели, меня осенило: я должен хотя бы недолго поработать грузчиком. Я должен зарабатывать деньги честным трудом, силой зарабатывать.
– Вы хотите на постоянную работу?
– Если есть возможность.
– Сначала мы можем взять на временную работу, без оформления. Если за три месяца вы проявите себя как ответственный работник, мы будем рассматривать вашу кандидатуру. Возможно, примем в штат.
– Что ж, это тоже меня устраивает.
– Временные рабочие получают пятнадцать рублей в час.
Пятнадцать умножить на восемь – равняется сто двадцать. Сто двадцать умножить на двадцать рабочих дней – получается две тысячи четыреста. На двадцать один рабочий день – две тысячи пятьсот двадцать. Почти то же самое, что и чайники продавать, только без процентов.
– Это примерно две тысячи пятьсот в месяц.
– Да, я так и посчитал. Меня это устраивает.
– Плюс мы предоставляем возможность переработок.
– Я непременно ею воспользуюсь.
Забегая вперед, скажу, что я не воспользовался этой возможностью ни разу.
– Когда вы готовы приступить к работе?
– В любой день. Завтра.
– Тогда завтра в восемь. Не опаздывайте. А сейчас можете спуститься на склад и посмотреть ваше будущее рабочее место.
Это было самое начало апреля. Я вышел с территории и решил пройтись пешком, к тому же день был солнечный и приятный. Нужно разобраться, теперь у меня есть какая-никакая работа, я достойный и полезный для общества человек. Человек подневольный и лишенный возможности спать сколько влезет, обремененный обязанностями и необходимостью общаться с сослуживцами. Когда я шел по дороге, а я шел по левой стороне, как порядочный пешеход, на правой стороне остановилась машина. Оттуда кто-то замахал руками. Я был один, один стоял здесь, на дороге, так что, видимо, мне махали. Потом дверца открылась, и меня позвали:
– Иди сюда, подвезем!
Это оказалась та самая женщина из отдела кадров, с которой я разговаривал несколько минут назад.
– Привет, – сказал водитель, видимо, ее муж.
Тут, в машине, она была не такая серьезная, как у себя в кабинете. Она спросила, живу ли я на Металлплощадке, я сказал, что да, и она сказала, что они едут за каким-то человеком, который тоже живет там. Они меня довезли до самого моего дома, им это было почти по пути. И женщина напомнила мне весело:
– Завтра в восемь на «Талинке», не проспи.
Потом я заметил, что все, кто работали на «Талинке», произносили это слово, делая ударение на «а», но все мирные граждане, потреблявшие эту газводу и минералку, делали ударение на «и». И в рекламе говорилось с ударением на «и». Эта «Талинка», в общем, находилась довольно близко к моему дому, и все временные грузчики жили в моем пригороде, большинство из них даже раньше учились в той же школе, что и я, только классов на пять-шесть старше. Один из них даже был сыном моей учительницы по литературе, но его уволили за хамство и пьянство через два дня после моего прихода.
Так что вот он я, самый молодой временный грузчик на заводе по производству безалкогольных напитков. На мне старые кроссовки и джинсы с заплаткой, рваная толстовка и тряпичные перчатки. Я ни с кем не разговариваю, хотя здороваюсь со всеми. Я сплю все свободное время, потому что ночами я читаю книги – оттачиваю свой ум. Но только приезжает машина, как я вскакиваю и с такими же отличными ребятами, как я, нагружаю фуру упаковками газводы. Полтора литра в бутылке, шесть бутылок в упаковке. В каждую руку по упаковке, и оттаскиваешь к концу фуры. Потом фура наполняется газводой, газвода отправляется в область. А я сплю, сидя в нашей подсобке для временных, пока другие играют в карты.
– Он ленивец, – сказал про меня один парень, когда я спал так третий день подряд, – он все время спит.
Это было самое добродушное высказывание.
– Нет. Он лохмачес, – сказал про меня другой парень, не столь добрый, тоже новенький. Я уже успел обрасти к тому времени. Все обрадовались этому погонялу.
– Только лучше залупачес, – сразу заметил прозорливый парень в оспинах.
– Да тролль он самый настоящий, – сказал про меня парень лет двадцати трех, похожий на гоблина, Андрей. Его называли Дрюпа. Я его сразу невзлюбил. Когда он назвал меня троллем, я приоткрыл глаз и запомнил его, я запечатлел его таким, какой он был, длинным, жилистым гоблином, вот человек, который теперь никогда не вызовет во мне симпатии.
Работать грузчиком мне даже понравилось. Только слишком много я думал о своей бывшей девушке, пока грузил газировку в «КамАЗы». В первую же мою пятницу был аванс, я выпил пару бутылок пива сразу после работы, помылся дома и поехал прогуляться в центре города. Конечно, ноги тут же привели меня прямиком к ее дому. Просто дружеский визит, сказал я, пойдем гулять.
– Сейчас выйду, – сказала. Вроде даже была рада.
Мы выпили с ней в баре пива, за себя она платила сама. Но и выпила всего кружку, я хотел ее угостить – но она не соглашалась. А я ей рассказал, что теперь работаю грузчиком. А потом схватил ее за руку и стал уговаривать вернуться ко мне. Она отвечала уклончиво, мы вышли на улицу. Я купил бутылку мартини, аванс мой – четыреста восемьдесят рублей – на этом уже закончился. И помню, как я стоял на лавочке, зло смотрел на нее и говорил:
– Нравится тебе мартини? Нравятся тебе напитки мажоров?
Отпивал его из горлышка и говорил:
– Посмотри сюда. Я – грузчик, запомни это.
Это я так ее наказывал за то, что она мне говорила, что мартини – любимый ее напиток. Моя пролетарская душа протестовала, я был рабочим человеком с рабочими руками и не хотел прощать даже той, которую любил, любви к мартини. Ей это все было не очень весело и интересно, и моя бывшая девушка ушла. Уже из дома я звонил ей, чтобы извиниться за свое поведение, но она что-то не очень хотела со мной говорить.
А понедельник был уже последним днем моей работы. Такая ирония судьбы: в воскресенье папа