соизволил со мной заговорить, спросил, неужели я нашел работу, поинтересовался, сколько я буду получать, и все такое. Казалось, лед только начал таять, а следующий рабочий день был последним рабочим днем.
Начинался-то день нормально. Только сначала разгружали тяжелые баллоны. Мы со вторым новеньким парнем залезли в кузов и стали подавать баллоны вниз. Тут один баллон падает, краник, видать, поворачивается, и газ выходит наружу. Внимание: в трех метрах курящий человек, нет, только не это, ведь я слишком молод, слишком мало было женщин в моей жизни, слишком мало опыта, не было денег, не народил детей, и сейчас все взлетит на воздух! Тот парень, что был со мной в кузове, сразу прилег за баллонами, а это и был тот, что назвал меня лохмачесом. Перепугался он так, что забыл маму родную, хотя строил из себя крутого. Только за баллонами-то что толку прятаться? Они же и будут сейчас взрываться. Я- то просто замер, ожидая гибели, бежать некуда. Но взрыва не произошло, просто один из тех ребят, что внизу принимали, крутанул краник, и газ перестал выходить. Парень этот сказал:
– Вы чего там обосрались? Это же пена для газировки!
Видимо, углекислый газ, он не горит. Так день начинался, нормально. Выпили в обеденный перерыв. Отдохнули. А потом понаехали машины, которые надо было загружать. Обычно, если приезжает две или три машины, большинство грузчиков залазят по два-три человека в фургон, а один остается собирать поддоны, это был я на этот раз. То есть человек на погрузчике подъехал, поднял поддон в фургон, грузчики в фургоне разгрузили, а я взял поддон, отнес в угол и жду, когда освободится следующий поддон. И вот я закурил, жду, а Дрюпа, тот, что похож на гоблина, заорал мне:
– Тролль, возьми поддон!
А я не реагирую. Стою себе, курю, думаю: раз ты скотина такая невежливая, сам оттаскивай. А он опять:
– Тролль, ты чего стоишь?!
Я не выдержал и крикнул ему в сердцах:
– Ты сам гоблин!
И до кучи послал его обратно в женское лоно, использовав самое непристойное слово из всех, которые мне известны.
Он выпрыгнул из фургона и сам оттащил поддон. А потом, когда машины были загружены, Дрюпа подошел ко мне в подсобке и сказал:
– Ты что, тролль, ты зачем мне хамишь?
И смотрит на меня зло. Он открутил крышку от бракованной бутылки (мы тут целый день пили газировку из бракованных бутылок), глотнул и говорит, чтобы я так больше не делал. Он, наверное, был посильнее меня, но в тот момент я считал себя правым. Поэтому, когда он мне сказал, что вобьет мне в глотку крышку, если я еще буду хамить, я ответил:
– Давай вбей.
И пошел на него. Вбивай, говорю. Он не ждал этого от меня. Дрюпа усмехнулся, удивленно так, мне показалось – слегка испуганно, что я пошел в атаку. Смешок этот был для меня признаком его поражения. Ну, ты и борзый, говорил его смешок, но я-то чувствовал его нерешительность. И я кинулся на него, и мы стали бороться, и я даже успел его ударить головой пару раз о стену из рядов пластиковых бутылок до того, как нас разняли.
– Разберетесь после работы, – сказал кто-то из грузчиков.
– Ничего себе тролль, – сказал Дрюпа.
Оставшееся время я с неприятным чувством ждал конца дня, подобного чувства у меня не было со школы. Я понимал, что в любом случае морально все временные грузчики будут на стороне Дрюпы. Однако никакой драки не произошло. Ограничилось только тем, что меня на остановке отчитали, дескать, личные отношения есть личные отношения, а коль стоишь на поддонах, так убирай их. Однако на следующий день я проснулся и вместо того, чтобы пойти на работу, поехал в город и целый день гулял. Пришлось заехать на работу сначала, потому что я забыл там паспорт в робе. Я планировал опередить всех остальных, потому я приехал за полчаса до начала смены. Нет чтобы уволиться в открытую, еще бы получил, может, за понедельник расчет, но я не настолько мелочен, чтобы преодолеть свой страх перед необходимостью просить что-то у начальства, в том числе расчетных. Зашел в раздевалку, взял паспорт. А роба, бог с ней, думаю, пусть остается здесь. Иду обратно, а мне навстречу идет уже вся бригада временных – они все обычно (и я, как правило, с ними) прибывали на работу на двести пятом автобусе, отъезжавшем в семь часов тридцать пять минут с нашей остановки.
– Ты куда, лохмачес?
– А, по делам, скажите, что я на полчасика задержусь, – сказал я.
И вышел за территорию человеком свободным. Тунеядцем вышел за территорию «Талинки», можно сделать ударение на «и», потому как теперь я к этой дыре по производству отравы отношения не имею. Приятное ощущение.
А никого из временных грузчиков потом в штат так и не перевели, я справлялся. Хотя некоторые проработали там и больше года, а может, кто-то и до сих пор вкалывает. Максимум подняли оплату до двадцати пяти рублей в час, но в штат точно не перевели.
Миша подстриг меня машинкой, и я теперь выглядел – гопник гопником. Теперь, работай я грузчиком, никому бы и в голову не пришло называть меня лохмачесом. Но я уже не работал грузчиком. Я смел все волосы веником в совок, выкинул их в помойку, помылся у него и вышел, свеженький и лысенький, к нему в комнату, смотреть, как он занимается делами. Миша взялся продавать план, дела у него шли плохо, потому что бизнесмен он был хреновый. Давал в долг, скуривал товар свой с друзьями. Не знаю, долги его росли – а прибыли никакой ему это все не приносило, но он правде в глаза не смотрел и был полон оптимизма. Ладно, сейчас я наблюдал, как он разделывает здоровенный ком – и меня это завораживало.
Вот он руками раскатал план в колбаску.
Вот он стал нарезать небольшие кубики, чтобы они весили примерно по грамму каждый.
– Ты их делай поменьше, – говорил я, – чтобы нам больше осталось.
Миша поднимал указательный палец вверх и говорил:
– Не учи отца.
Потом он нагревал нож зажигалкой и расплющивал эти кубики. Кубики становились плоскими квадратиками, Миша заворачивал их в фольгу. И вот они, аккуратные красивые порции по грамму или чуть-чуть меньше грамма. Чтобы самому барыге осталось покурить и его друзьям тоже немного перепало. Кто-то заходил к нему, Миша выходил в карман, общался, возвращался, бросал себе в ящик стола деньги – сто или сто двадцать рублей, что ли, за грамм плана (дневная выручка временного грузчика на «Талинке»). Естественно, его родителей дома не было. Мишин папа, майор ФСБ, не одобрил бы этого бизнеса. Потом Мише кто-то позвонил, он поговорил по мобильнику (уже тогда у него был мобильник) и сказал:
– Твоя девушка. Сейчас тоже заедет.
– Уже не моя.
Я удивился, что она теперь берет план у Миши. По мне – это неправильно, когда моя девушка уже перестает общаться со мной, но продолжает общаться с моим другом. К тому же я всегда осуждал ее любовь курить план, и курить траву, и пыль курить, и вообще курить наркотики. Она же ненавидела, что я много пью.
– Сейчас она возьмет, тогда уже можно будет позволить немного пива выпить сегодня, – сказал Миша. Рад был сегодняшнему ходу дел.
– Мне кажется, она еще и у тебя в долг попросит.
Так оно и было, она приехала с подругой и попросила Мишу продать ей за сто. Миша не смог ей отказать. А я же вышел покурить и сказал:
– Привет.
И стараюсь не смотреть на нее. Вот она стоит со своей глупой подругой, чужая мне. И говорит, как будто совсем хочет убить все святое, втоптать все самое главное в землю, говорит:
– Привет. Все бухаешь? – И смотрит на меня, как будто все ей понятно, все ясно, видит меня, как облупленного. Очень обидно она это сказала, черт ее дери. Ничего-то ты не знаешь, думаю, зачем так говорить со мной.
