локоток, помогая ей пройти по тропинке от ворот, где остановилась машина, до ступенек крыльца.
Дом огромный кирпичный двухэтажный, да еще с мансардными надстройками, весь опоясан кольцевой верандой и флигеля во дворе. С той стороны веранды, которая примыкает к торцу дома, разбит зимний сад. Домочадцы выстроились подле ступенек. Просто одетая женщина лет сорока пяти делает шаг вперед, словно хочет остановить приехавшую с хозяйкой девушку. Нелли Робертовна улыбается.
— Это наша «домоправительница» Ольга Сергеевна. Мы ее так в шутку все называем.
— Очень приятно.
Майе кажется, что эту женщину она уже где-то видела. Словно это был какой-то неприятный сон.
— А вот это…
Бог с ней, с Ольгой Сергеевной. Должно быть, показалось. Главное сейчас — это встреча с хозяином дома.
Майя сразу же догадалась, что высокий сутулый господин в строгих очках — это и есть Георгий Эдуардович. Егорушка на него очень похож, та же скованность движений, потерянный взгляд, неловкие движения. А ведь Эдуард Листов, судя по фотографии, был красивым мужчиной. Что ж ни сын, ни младший внук так на него не похожи?
— Здравствуйте.
— Утро доброе.
— Георгий, это и есть наша Маруся.
— Очень приятно.
— Да что вы как чужие! Маруся, Георгий, вы все-таки брат с сестрой!
Вот этого Майя не ожидала, что из всех этих людей самый близкий человек Марусе Кирсановой ее сводный брат Георгий, который на тридцать лет ее старше. И надо как-то проявить родственные чувства, если не хочется сегодня же возвращаться домой. Ребра-то еще не срослись, и мама сразу догадается, что произошло несчастье. Ах, ребра! Прижалась чуть-чуть, едва коснувшись его щеки:
— Ой!
— Осторожно, Георгий! — тут же вздрогнула Нелли Робертовна. — У девочки сломано два ребра!
— Да я ничего. Потихоньку.
Что же он такой? В этом доме все наоборот: мужественные женщины и женственные мужчины, что Егорушка, что его отец. Говорили еще о каком-то Эдике. А где же Эдик? Везет ей последнее время на Эдиков!
— Верочка, а что же твой сын не приехал?
— Ах, ма шер Нелли, у него все дела, дела…
— В карты, что ли опять играет?
— Ах, это так неприлично, говорить о карточных долгах! К вечеру Эдуард непременно объявится. Или завтра. К вечеру.
— Или не объявится вообще. Удивляюсь, почему его дед не выделил отдельным пунктом в завещании: «Никогда, ни под каким видом, ни единой копейки моему внуку Эдуарду»?
— Я выделю, — неожиданно для всех негромко сказал Георгий Эдуардович. — Отдельным пунктом.
И тут же Вера Федоровна громко ахнула:
— Георгий Эдуардович! Как ты можешь! Ведь это же твой сын! Он так назван в честь знаменитого деда, в честь твоего великого отца!
— Что же ты ему нашу фамилию не дала? Почему он не Листов, а Оболенский? Что, никогда не верила в талант моего отца, Вера? В то, что он станет знаменитым и богатым? А?
А он оказывается зубы показывать умеет, Георгий Эдуардович. Хорошо, что Нелли Роберотовна тут же вмешалась.
— У нас гостья. Прошу сдерживать свои эмоции, девочка еще очень больна, и ей ни к чему знать о наших семейных проблемах. Всех прошу к столу. Как, Ольга Сергеевна, у нас все готово?
— Да-да, просим, милости просим. Одну минуточку только, я сейчас заливное поднесу.
Легкая заминка у ступенек крыльца, наконец, Георгий Эдуардович широким жестом пропускает девушку вперед: «Прошу, прошу!»
На этот раз стол накрыли в парадной комнате на первом этаже. Все должно быть честь по чести раз в дом входит законная наследница половины всего имущества покойного Эдуарда Листова, и этого особняка, быть может, тоже. Все зависит от того, как договорятся о разделе наследства. В парадной комнате Нелли Робертовна распорядилась выставить знаменитый портрет в розовых тонах.
Майя еще слаба, идет медленно, осторожно, а добрый Егорушка тут как тут, поддерживает ее под Руку:
— Осторожно, ступеньки!
Она поднимается на веранду, а потом в сопровождени Нелли Робертовны и Егорушки входит в дом. Дверь широко открыта. Майя щурится, попав из яркого солнечного дня в прохладные сумерки большой комнаты. Почему же задернуты занавески? Ярко освещена только картина, висящая на стене. Наверное, именно к ней в первую очередь хотели привлечь внимание гостьи. Это портрет. Сначала Майя замирает, потому что не может поверить в то, что она видит. Женщина на портрете кажется очень и очень знакомой, только намного моложе, чем та, которую она знает. Совсем юная девушка стоит в березках, держит в руках корзину, полную грибов. Да это же…
— Мама! — на глазах у Майи появляются слезы. Как же это? Почему здесь? И она начинает громко рыдать: — Мама, мамочка… Мама…
— А говорили, что у нее не все в порядке с головой, — сквозь зубы говорит Наталья Александровна, внимательно наблюдающая за происходящим — Все она, оказывается, помнит!
— Видимо, поспособствовало, — усмехается Олимпиада Серафимовна. — Память вернулась.
— Спасибо, Нелли, — пожимает плечами Вера Федоровна. Она все еще переваривает заявление бывшего мужа о том, что он собирается лишить старшего сына наследства.
— Девочка ты моя! — Нелли Робертовна осторожно прижимает к себе плачущую Майю. Сейчас ей почему-то жалко себя, не ее. Такая тоска охватила вдруг, такая тоска! Услышать бы хоть раз в жизни эти слова: «Мамочка, мама!» Ну, почему, за что? — Девочка ты моя!
Георгий Эдуардович отчего-то мнется, неловко протискиваясь за стол.
— Ах, какая трогательная сцена! — притворно вздыхая, говорит Вера Федоровна. — Какой пассаж! В самом деле, ма шер…
— Да помолчала бы ты, наконец! — неожиданно накидывается на нее бывший муж. — Ты хотя бы знаешь значение всех этих французских слов?
— Георгий Эдуардович, как ты можешь?!
— Могу. Но об этом мы с тобой потом поговорим. Сейчас все внимание нашей гостье. Нелли, проси же ее к столу. И остальных рассаживай. Распоряжайся, одним словом.
Олимпиада Серафимовна при этих словах недовольно морщится. Она, как старшая дама, рассчитывает на положение хозяйки дома, тем более что со второй женой Эдуард Листов незадолго до смерти развелся.
— Мама, сядь! — довольно резко говорит ей сын. — Не дожидайся особого приглашения!
Майе неловко чувствовать себя объектом повышенного внимания, потому что все без исключения женщины начинают ее усаживать за стол, заботливо подкладывая подушки.
— Ах, мы все так счастливы, так счастливы! — довольно фальшиво начинает щебетать Наталья Александровна.
— Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, — говорит Егорушка.
— Егор! — визжит Наталья Александровна. — Как ты можешь!
— А что такого я сказал? — моргает удивленно ее сын. — Это же правда!
— Заткнешься ты когда-нибудь со своей правдой или нет?! — Наталье Александровне с трудом удается взять себя в руки. — Извините.
— Ничего, Наташенька, ничего, — слащаво говорит Олимпиада Серафимовна. — Мой младший внук — душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да слить в один сосуд, а содержимое оного разделить потом на две совершенно одинаковые части…
