— Да. Я потому заснуть долго не мог, что предчувствовал. У меня уже так было перед дедушкиной смертью. А сегодня долго не мог заснуть, а потом отключился вдруг и увидел страшный-престрашный сон. Будто дедушка пришел и по дому ходит. Ищет кого-то. Я спрятался, так он мимо прошел. А потом вдруг раздался чей-то крик.
— Где?
— Во сне. Кто-то кричал, Маруся.
— И что?
— Ну, это значит, что дедушка кого-то поймал. Значит, скоро в доме будет еще одна смерть.
— Ты глупости говоришь.
— Да?
— Не читай на ночь страшных книг.
— Ты тоже думаешь, что я инфантильный? Что мои ровесники не только начали курить, но и бросить уже успели? Что я не должен дома ночевать? Что у меня в двадцать три года уже могли быть и жена и ребенок? А я, между прочим, еще ни с кем даже ни разу не целовался. Вот. Думаешь, это ужасно?
— Да ничего я не думаю! — Майю тоже несколько раз называли инфантильной. Мама называла. Она и сама знает, что это ужасно: в девятнадцать лет только два раза поцеловаться тайком в подъезде, и краснеть, встречая в книжках откровенные сцены. Почему же так получилось?
А что говорит Егорушка?
…— Почему? Я тебя попрошу об одном, можно?
— О чем?
— Боюсь. Стесняюсь.
— Ну, говори.
— Не влюбляйся в Эдика. Пожалуйста.
— Что за чушь? Как я могу в него влюбиться? Во-первых, он мне… племянник, а во-вторых, я его никогда не видела.
— Он придет. Деньги нужны, поэтому придет. Нелли Робертовна иногда ему дает, а вот папа на порог поклялся не пускать. Ты не люби его.
— Папу?
— Эдика. Не люби. — Голос у Егорушки жалобный, просящий.
— Да никого я не собираюсь любить! Меня здесь вообще скоро не будет!
— Настя тоже его ругала раньше. А теперь любит. А он врет. Всегда врет. Настя некрасивая. И денег у нее теперь нет. Раньше Эдик думал, что она через Нелли Робертовну все получит. А Настя все ждет его. — И вдруг, таинственно понизив голос: — Я знаю, кто ее любит. По-настоящему…
— Егор!
Наталья Александровна на крыльце машет рукой:
— Подойди сюда, Егор!
— Да, мама! Иду, мама.
И напоследок, убегая, так же жалобно:
— Не люби его.
Этот Егорушка явно не в себе. Точно. Майе вдруг хочется убежать. Из этого сада, из этого дома. Наталья Александровна, бросив сыну грозное «иди в дом», поспешно направляется к ней:
— Доброе утро, дорогая моя! Вот, привыкла рано вставать, магазин требует постоянного присмотра. Все кручусь, кручусь, как белка в колесе. Решила на несколько дней устроить себе маленький отдых. Ну, что здесь наговорил мой неразумный ребенок?
— Ничего не наговорил.
— Да брось! Я слишком хорошо знаю своего Егорушку! Но ты не обращай внимания на то, что он болтает. Егорушка родился семимесячным, а потом долго отставал в развитии от других детей. Рос медленно, голову поздно начал держать, поздно ходить, поздно говорить. В школу пошел с восьми лет. Да, дорогая, с восьми. И до сих пор он ребенок. Просто большой ребенок. И книги эти глупые… Зачем столько читать? А главное, зачем верить, что в жизни все, как в книгах? Эти люди хорошие, те плохие. Сколько я его по врачам водила! Но, видно, так и останется убогим на всю жизнь.
— Зачем вы так? Он же ваш сын! Вы же любить его должны, жалеть!
— Я и люблю. И не надо на меня так смотреть, дорогая. Все, что я сейчас делаю, я делаю ради своего сына. Он не в состоянии о себе позаботиться. И отец о нем не в состоянии позаботиться. Окрутить Георгия любой энергичной особе пара пустяков. Я имею в виду не сына, а бывшего мужа. Он без разговоров отдаст ей и имя свое, и состояние. Надо только надавить. Посильнее надавить. Ах, что я говорю! И второй Георгий такой же! Послал же мне Бог мужиков! Лишь бы только не успела уже какая-нибудь… Извини, дорогая. Я что-то заболталась.
— Зря вы так. Егорушка — он хороший.
— Хороший. Только жить как с такой хорошестью? Можно ли?
— Но быть добрым лучше, чем злым.
— Да ты посмотри вокруг! И эта такая же! Добрая. Может, оно и к лучшему? Ведь он тебе племянник. Ему здесь хорошо, пойми.
— Я поняла.
— Скажи, если бы тебе достался этот дом, ты бы выгнала… то есть, попросила бы Егора, меня, Олимпиаду Серафимовну, Веру… Попросила бы отсюда уехать?
— Я? — Майя даже испугалась. Впрочем, вопрос задан, надо отвечать. И очень твердо: — Если бы этот дом был моим, все осталось бы, как есть. Мне очень все здесь нравится.
— Отлично! Я так и думала. Ты — хорошая девушка. Мне надо было бы с самого начала знать, что ты такая, а вот Георгий… Впрочем, потом об этом. Потом… Послушай, Маруся, мне надо уехать. До обеда. Или до вечера. Дела. Ты присмотри за Егорушкой. То есть, он не ребенок, но… Не слушай ни Олимпиаду Серафимовну, ни Нелли. И Веру, разумеется, тоже не слушай. Главное, не верь им. Ну, я побежала. До вечера, дорогая! До вечера!
«Если бы этот дом был твоим…» Да если бы только это было возможно! Дом — чудо, и сад тоже чудо. Главное сад. Никаких тебе грядок, ни моркови, ни свеклы, ни лука. Как надоели эти бесконечные грядки! Не потому ли каждое лето она стремится в Москву, что до смерти надоело торчать с тяпкой на огороде и копаться в серой сухой земле? У-у-у… У-у-у… Равномерное гудение. Майя пригляделась и увидела пожилого дядечку с газонокосилкой в саду, подравнивающего и без того безупречную изумрудную траву.
— Здравствуйте!
Невнятный кивок и снова: у-у-у… у-у-у— Так живут богатые. Не надо мешать дядечке, он работает. Шофер Миша идет по саду, явно хочет заговорить. Ну, уж нет. Она резко отвернулась в сторону, и он не решился подойти. Не хочется слушать его извинений.
Интересно, а когда в этом доме завтрак? Половина десятого, она уже нагулялась и проголодалась. Ольгу Сергеевну, что ли спросить? Почему она все время так странно смотрит? Тоже, что ли, приглядывается, видит в ней, Майе, будущую хозяйку и думает, как и все прочие, как бы угодить?
Майя добрела до конца участка, любуясь яркими цветами на клумбах. Вот и калитка. Может быть, открыть ее и убежать? И ну их всех! Пусть ищут настоящую Марию Кирсанову, дочь художника! Протянула руку и…
С той стороны чья-то рука тянется к защелке. Тонкие, почти женские пальцы с полированными ногтями, но на одном кольцо, крупная золотая печатка. Нет, это не женская рука, это…
— Добрый день.
— До…
Это он, блондин из поезда. Смотрит удивленно, приподняв тонкие, ровные, словно кисточкой выведенные брови. Бывают же на свете такие красивые люди! Светлый локон падает ему на лоб, и хочется пальчиком его поправить, потрогать, живой ли, настоящий ли?
— Девушка, я вас раньше видел?
Бежать. Теперь все кончено. Бежать. Бе…
— Доброе утро, Эдик! Наконец-то! Как хорошо, что ты приехал!
— Маман! Привет!
