понял, с каким великим человеком ему довелось жить бок о бок – Чжоу Ван был великим мастером метода мэй-хуа. И все то, что в детстве ему казалось сомнительными шутками, на самом деле был результат тончайшего расчета искушенного разума. Именно используя календарный метод дикой сливы, Чжоу Ван сделал то, ключевое для судьбы Иосифа предсказание.
Кроме Книги Перемен, Иосиф изучал все, что с ней связано. А связано было, по сути, все – И-цзин – само сердце китайской культуры; какой аспект ни возьми, в конечном итоге упрешься в черты И-цзин. При этом это сердце парадоксальным образом существовало отдельно от тела – ни одно из китайских учений не смогло ни объяснить ее, ни полностью адаптировать для себя. Да, Книга И была нужна многим, но ей самой никто не был нужен – она законченна и совершенно самодостаточна. Иосиф все больше и больше погружался в пучину китайской культуры. Он изучал фэн-шуй, цигун, тайцзи цюань, основы китайской медицины. Читал труды Лао-Цзы, Конфуция, Мэн-Цзы и других великих мудрецов Поднебесной. От его материализма не осталось и следа, к тому времени Иосиф считал себя убежденным даосом в философском смысле этого учения. Разумеется, он не афишировал свои взгляды, в то время достаточно было гораздо меньшего повода, чтобы загреметь в лагерь. Собственно, со стороны если и было что заметно, так только то, что Вайзман стал более уверен в себе, и то, может быть, что ему стало чаще «везти». Но за это вроде пока не сажали, и жизнь Иосифа шла своим чередом – он писал кандидатскую диссертацию по кое-каким частным случаям теории вероятности и подрабатывал переводами с китайского.
Каждый вечер перед сном Иосиф раскладывал палочки, получая гексаграмму на следующий день. В принципе, довольно сомнительное занятие – мало ли один день от другого отличается? Но Иосиф таким образом пытался как можно глубже понять свойства гексаграмм, а единственный способ это сделать – научиться соотносить их со своей жизнью. На тот злополучный день он получил статичную гексаграмму 29, Повторная Опасность, одну из четырех условно злых фигур Книги Перемен.
29
Образ № 29 – пропасть, бездна, эта чистая гексаграмма состоит из двух триграмм воды; сильные, янские черты словно тонут в слабых, иньских, и с этим ничего нельзя поделать, кроме как сцепить зубы и ждать, пока опасность не рассосется сама собой, как вода, в конце концов, уходит в землю. Вайзмана стали мучить неприятные предчувствия. Тот день, и правда, не задался с самого начала. Утром сорвало кран на кухне, днем потек чайник, а к вечеру он промок до нитки под сильным ливнем, но, тем не менее, слегка успокоился, поскольку решил, что достаточно для него воды на день. А ночью перед ним разверзлась настоящая бездна. Вайзмана арестовали.
Кто-то донес на него. И
Все то время, пока Вайзман волочился по этапу, он думал всякие нерадостные мысли. Почему Небо так жестоко обошлось с ним? Что он сделал не так? Ведь он искренне старался не делать ничего дурного. Он всегда, как и положено благородному мужу, поступал так, как говорила Книга, и полагал, что за это всесильное Дао охранит его от большой беды. Ведь беда приходит только к тем, кто идет против воли Неба, а Небо суть справедливость. И вот сейчас он трясется в наглухо заколоченном вагоне навстречу своей погибели. Это, вы считаете, справедливо? Сомнения точили душу Иосифа. Может, все это банальный самообман? – думал он. С чего вдруг он доверился Книге? С чего, почему… Глупый вопрос. Человек слаб. Он всего лишь жалкая пылинка в вечности, ему нужна поддержка. Иосиф вот отыскал эту поддержку в Книге Перемен. Но ведь было то пророчество Чжоу Вана, – спорил Вайзман сам с собой. А было ли? Он ведь мог тогда и ошибиться. Черт их знает, может, надо было считать не по лунно-солнечному, а по крестьянскому, лунному календарю. А даже если не ошибся… Кто знает, может, Книга работает только в пределах Поднебесной? Может, она только для китайцев? Он же еврей все-таки. Не китаец. Когда Вайзмана доставили в лагерь, в душе у него царил полный раздрай. Он чувствовал, что безнадежно заблудился внутри самого себя. Вайзмана отвели к начальнику лагеря.
Начальником лагеря был майор НКВД Котов. И он явно находился в жестком запое. Котов обвел Вайзмана мутным взглядом, налил из графина стакан самогона, такого же мутного, как его взгляд, выпил и, сморщившись, понюхал погон. Нашел в стопке папок личное дело Вайзмана, перевернул несколько страниц, и брови его поползли вверх.
– Японский шпион? – удивился он. – Что за хуйня?
– Меня заставили признать вину, гражданин начальник, – сказал Вайзман.
Котов раздраженно махнул рукой, мол, не надо мне рассказывать, знаю я, как все это делается.
– Не в том дело, что ты японский шпион! То есть, конечно, немного странно, что именно японский, у тебя же на роже написано, что ты агент сионизма. Я не понимаю, какого хера тебя к нам определили? Шпионы – это не наш профиль!
Вайзман не понимал.
Майор Котов встал и, слегка пошатываясь, принялся мерить шагами кабинет.
– Лагерь для шпионов в двадцати километрах отсюда. Тебя, по всему, должны были туда отправить. Ты по профессии кто?
– Я математик, гражданин начальник.
– Во! – кивнул Котов. – И математики, и физики, сука, с химиками, все там. Все как один шпионы – культурная публика, короче говоря. Шарашат себе тихонечко, формулы рисуют. А у меня тут одни блатари!
Вайзман все еще не понимал.
– Уголовники, – пояснил Котов. – Воры, убийцы, рецидивисты и прочая мразь.
Вайзман похолодел.
– Видать, кто-то не туда твою папку сунул. Невезучий ты какой-то, Математик, – покачал головой начальник лагеря.
Эти слова задели Вайзмана гораздо сильнее, чем мог себе представить майор Котов.
– Что ж мне с тобой делать-то, Математик… – Котов поскреб небритый подбородок. – Ладно, – решил он. – Отправлю запрос в управление. Пусть сами разбираются. Придется тебе подождать – у них там сейчас работы до хера. Все везут вашего брата и везут. Везут и везут… Есть там кто еще на воле или все уже здесь? – Котов искоса взглянул на портрет Сталина над столом.
Иосиф не ответил – вопрос был риторический.
– А пока, Математик, молись своему еврейскому богу. Скажу тебе честно, шансов выжить у тебя мало. Это ж зверье, они ваш народец люто ненавидят. Мой тебе совет: хочешь жить – подставь жопу. Все. Лицом к стене! Руки за спину! Конвой! В десятый барак его!
Про жопу Иосиф не очень понял.
Вайзман прошел медосмотр (если медосмотром можно назвать пару косых взглядов пьяного врача), ему присвоили номер, который на ближайшие пятнадцать лет должен был заменить ему имя, внесли во всякие лагерные списки и ведомости, переодели в лагерную робу и повели вселять в барак.
Как раз заканчивалась дневная смена. Зэков построили в ряд и пересчитывали. Сейчас в это трудно поверить, но в то время многие в Союзе сидели совершенно заслуженно. Вайзман взглянул на этих, с позволения сказать, людей, с которыми ему придется жить бок о бок, и ужаснулся. Более отвратительного отребья он в жизни не видел. И как таких земля носит?
Когда Вайзман (руки сцеплены за спиной, взгляд в землю) поравнялся с шеренгой заключенных, кто-то из них воскликнул:
– Братаны, смотрите! Это же жид!
По колонне прокатился возбужденный ропот, и через мгновение каждый из них кричал ему в лицо: «Жид! Морда жидовская! Сучара пархатая! Абрашка!» Урки изливали на него тонны брани, показывали на
