переполняют сомнения, которые в конечном счете парализуют его способность действовать, а значит, и жить»[203]. Без понимания того, что для среднего человека нет ничего тяжелее, чем чувство непринадлежности к какой-либо общности, что ради принадлежности к какой-либо группе он готов пожертвовать многим, невозможно понять воздействие нацизма на массы. В книге приводятся слова Геббельса: «Быть социалистом, значит подчинить свое „я“ общему „мы“. Социализм — это привнесение личного в жертву общему».
Процесс развития человеческой свободы, согласно Фромму, оказывается двойственным, противоречивым. С одной стороны — это возрастающая свобода, возможность проявления человеческой сущности, укрепление человеческой солидарности, возрастание силы и роли разума, с другой — усиление изоляции человека, его неуверенности, что ведет к возрастанию чувства бессилия и ничтожности отдельного человека, когда свобода начинает ощущаться как бремя, как опасность. В современном обществе возникает такая ситуация, при которой человек все больше ощущает всю двойственность наличия свободы; он не только все более уверен в себе, критичен, но в то же время все более одинок, изолирован, запуган.
Борьба за свободу всегда сконцентрирована, подчеркивает Фромм, на ликвидации старых форм власти и принуждения, но при этом мы не осознаем, что эта борьба порождает новые проблемы. Как он выражается, мы зачарованы ростом свободы от внешних по отношению к нам сил и не видим тех принуждений и страхов, которые возникают как внутренние препоны свободы. Человеку все труднее становится разобраться в происходящем, ибо и экономическая, и политическая ситуации усложняются. К этому надо добавить, что со времени войны чудовищно возросли средства уничтожения человека. Та свобода, которую человек приобрел по сравнению с человеком доиндустриального общества, поставила его перед тяжелым выбором: либо взвалить на себя бремя ответственности, либо избавиться от свободы путем нового подчинения. Бремя свободы Фромм называет негативной свободой, «свободой от». Все это созвучно мыслям Бердяева, высказанным им в те же годы в «Опыте эсхатологической метафизики». Свобода, пишет он, была понята исключительно как право на нее, как притязания людей, в то время как она есть прежде всего обязанность. Свобода есть «не легкость, а трудность, тяжесть должен взять на себя человек».
Обычный средний человек не осознает своего одиночества и изолированности. Подобное осознание слишком страшно. Но от того, что люди этого не осознают, все эти чувства не исчезают. «Если они не в состоянии перейти от свободы негативной к свободе позитивной, они стараются избавиться от свободы вообще. Главные пути, по которым происходит бегство от свободы — это подчинение вождю, как в фашистских странах, и вынужденная конформизация, преобладающая в нашей демократии»[204]. Невыносимое чувство бессилия и одиночества, которое так характерно для множества людей, открывает перед ними два пути. Один — это путь к «позитивной свободе», при которой человек обретает единство с людьми, миром, самим собою, не отрекаясь при этом от собственного «Я». Другой — это откат назад, отказ от свободы, это бегство от невыносимой ситуации, в которой человек не может больше жить, отказ от собственного «Я». Отказ от свободы делает жизнь терпимее, но не дает решения коренных проблем.
Подобное «бегство от свободы» связано со стремлением к подчинению и к господству. Уничтожение собственного «Я» порой представляет собой попытку «превратиться в часть большего и сильнейшего целого, попытка раствориться во внешней силе и стать ее частицей… Индивид целиком отрекается от себя… от собственной свободы, но при этом обретает новую уверенность и новую гордость в своей причастности к той силе, к которой он теперь может себя причислить»[205].
Фромм наряду со стремлением к подчинению говорит и о стремлении к господству, к власти, о том, что с возникновением фашизма жажда власти и ее оправдание достигли невероятных размеров. «Миллионы людей находятся под впечатлением побед, одержанных властью, и считают власть признаком силы, разумеется, власть над людьми является проявлением превосходящей силы в сугубо материальном смысле: если в моей власти убить другого человека, то я „сильнее“ его. Но в психологическом плане жажда власти коренится не в силе, а в слабости. В ней проявляется неспособность личности выстоять в одиночку и жить своей силой. Это отчаянная попытка приобрести заменитель силы, когда подлинной силы не хватает»[206].
Порой люди рассчитывают на то, что некто, стоящий у власти, защитит их, позаботится о них, будет нести ответственности за содеянное ими же. Это может быть Бог, вождь, некий принцип. По словам Фромма, речь идет о персонифицированном «волшебном помощнике», который даст человеку все то, что он сам не может себе добыть. Подобный настрой подготавливает его к подчинению, а бессилие и изоляция индивида порой находят свое выражение в разрушительстве.
Фромм не разделяет точку зрения, согласно которой фашизм объясняется как «сугубо экономическое или политическое явление». Без учета психологических факторов невозможно понять, каким образом он приобрел власть над целым народом, овладел массами. При этом он выступает и против объяснения фашизма исключительно психологическими факторами или тем, что Гитлер был маньяком, а его последователи — безумцами. Надо исходить из сочетания всех факторов: экономических, политических, социально-психологических. Он задается вопросом — почему народ склонился перед фашизмом без какого- либо сопротивления? В этом плане он делит немецкий народ на две группы — тех, кто сделали это без восторга от идеологии и политической практики нацизма, и тех, кто составил массовую опору этого движения, захваченные его идеологией и фанатически преданные его лидерам. К первой части он относит основную часть рабочего класса, либеральную и католическую буржуазию. Не испытывая симпатий к нацизму, они не оказали ему сопротивления. Фромм объясняет это психологической усталостью и пассивностью, характерными для многих в это время. Рабочий класс был глубоко разочарован поражениями революций, крушением своих надежд на улучшение жизни. Многие из них потеряли веру в результативность политической борьбы. К тому же приход к власти Гитлера породил новую ситуацию и в том отношении, что нацистское правительство отождествлялось с идеей «Германия, которая была унижена Версальским договором». Оппозиция нацистской партии и правительству представала как оппозиция Германии. Гражданин Германии — пишет Фромм — как бы ни был он чужд принципам нацизма, должен был выбирать между одиночеством и чувством единства с Германией, и большинство выбрало единство.
Но основное внимание Фромма обращено на те массы населения, которые с восторгом приняли победу Гитлера на выборах. К ним он относит низшие слои среднего класса: мелких торговцев, ремесленников, служащих. Для всех них идеология Гитлера имела огромную эмоциональную притягательность. Что же притягивало в этой идеологии? «Дух слепого повиновения вождю, ненависть к расовым и политическим меньшинствам, жажда завоевания и господства, возвеличивание немецкого народа и „нордической расы“». Согласно Фромму, для низов среднего класса типичны любовь к сильному, ненависть к слабым, ограниченность, враждебность, скупость. Все это в той или иной мере имеется и в характере других слоев населения, но в среднем классе, который после войны столкнулся не только с падением своего экономического уровня, но и престижа, все эти черты обозначились наиболее выпукло. Поражение Германии и Версальский договор, считает Фромм, стали теми символами, которыми средний класс, особенно его низшие слои, подменили подлинную фрустрацию — социальную. «Националистические страсти были рационализацией, переводившей чувство социальной неполноценности в чувство неполноценности национальной.» Но всеми этими чувствами был охвачен не только средний класс, но и рабочие, и крестьяне. «Огромное большинство народа было охвачено чувством собственной ничтожности и бессилия».
Фромм детально описывает это состояние в немецком обществе, показывая, что в Гитлере сочетались черты озлобленного и возмущенного мелкого буржуа и черты ренегата, готового служить крупным монополиям. Нацизм, считал он, никогда не имел настоящих политических и экономических принципов, кроме радикального оппортунизма. Он давал немалому числу людей хлеб и всем зрелищ. Люди «получали эмоциональное удовлетворение от этих садистских спектаклей и от идеологии, наполнявшей их чувством превосходства над остальным человечеством; и это удовлетворение может — хотя бы на время — компенсировать тот факт, что их жизнь стала беднее и в экономическом, и в культурном смысле»[207]. Речь идет о том, что нацизму удалось мобилизовать эмоциональную энергию нижних слоев среднего класса, психологически возродить их и превратить эту энергию в мощную силу, борющуюся за интересы германского империализма. Гитлер был хорошо знаком с трудами Лебона. В «Майн Кампф» он откровенно писал о том, что массы любят больше повелителя, чем просителя, что часто они не знают, что делать со свободой и чувствуют себя покинутыми. Он чутко реагирует на ощущения масс,
