описывает состояние человека, присутствующего на массовом митинге. «Массовые митинги необходимы хотя бы потому, что индивид, который становится приверженцем нового движения, ощущает свое одиночество и легко поддается страху, оставаясь наедине; на митинге же он впервые видит зрелище большого сообщества, нечто такое, что большинству людей прибавляет силы и бодрости… он сам поддается магическому влиянию того, что называется массовым внушением»[208] .
При этом нацистские вожди неоднократно говорят о том, что массы того и хотят, чтобы ими управляли, что инстинкт самосохранения заставляет человека добровольно подчинять свое «я» обществу и даже приносить его в жертву. Вообще инстинкту самосохранения придается специфическое назначение. Он определяет борьбу за господство сильного над слабым, отождествляется с властью. Гитлер и его соратники наслаждаются властью над своим народом и в то же время приучают этот народ наслаждаться властью над другими народами. Он совершенно открыто заявляет, что господство над миром является целью его партии, его самого. Индивид должен раствориться в этой высшей силе и «ощущать гордость за участие в ней». По словам Гитлера, люди добровольно принимают эту принуждающую силу, превращаются в пылинки мирового порядка. Отсюда и отказ индивида от личных интересов, личного счастья, личного мнения, массы должны радостно отдавать себя и жертвовать собой. Гитлер «хочет эксплуатировать саму бедность масс, чтобы заставить их уверовать в его проповедь самопожертвования. Он совершенно открыто заявляет: Мы обращаемся к огромной армии людей, которые так бедны, что их личное существование отнюдь не является наивысшим в мире богатства…»[209].
В своей книге «Адольф Гитлер — клинический случай некрофилии» Фромм детально анализирует личность Гитлера, выявляя в ней целый ряд сугубо патологических черт. Но, несмотря на это, он считает его достаточно здоровым человеком в том смысле, что даже самый непристрастный суд не признал бы его невменяемым. В области человеческих взаимоотношений психиатрические ярлыки не работают. Порочные и порядочные люди есть как среди здоровых, так и среди больных людей. Проблема ответственности касается прежде всего области нравственности. «Порок надо судить сам по себе и клинический диагноз не должен влиять на суждения.» Отмечая специфические черты характера Гитлера, Фромм говорит о том, что для него фантазии были важнее, чем реальность, более того, было стремление изменить реальность под свои грандиозные фантазии. Особо он отмечает страсть Гитлера к разрушению и приводит многочисленные примеры этого. Эта страсть имела место не только по отношению к вражеским народам, но и к самим немцам. Уже в 1942 г. Гитлер заявил: «Если немецкий народ не готов сражаться для своего выживания, что ж, тогда он должен исчезнуть». И когда поражение Германии стало очевидным, он дал приказ о разрушении Германии.
Гитлер был не просто фанатиком, но и актером, обладавшим способностью влиять на людей. Фанатизм в сочетании с даром упрощенного толкования сложных социальных процессов, как правило, действует на многих людей. Фромм пишет о том, что по складу своего ума Гитлеру подошла бы роль торговца сомнительным товаром, но «его фантастические устремления и его дар убеждать неожиданно слились с социальной и политической реальностью… Начав с малого, Гитлер постепенно стал монополистом в торговле товаром, который пользовался огромным спросом у разочарованных и смятенных „маленьких людей“ и в продаже которого были заинтересованы сначала армия, а затем и другие влиятельные группы — идеологией национализма, антикоммунизма и милитаризма»[210]. Гитлер не был гением и способности его не имели сверхъестественный характер. «По-настоящему уникальной была социально-политическая ситуация, в которой он мог подняться до таких высот».
Но Фромм не ограничивается критикой фашизма, его идеологии и практики. Он исходит из того, что и при демократии приходится сталкиваться с ощущением ничтожества и бессилия индивида, с тем, что ряд условий и при демократии не позволяет человеку утвердить свою индивидуальность. Важнейшую причину этого он видит в том, что в обществе подавлены эмоции, определяющие творческое мышление, что эмоции существуют в отрыве от интеллектуальной стороны личности, размывается целостное представление о мире и тем самым парализуется способность к критическому мышлению. Особенно катастрофическим он оценивает воздействие СМИ, в которых «сообщения о бомбардировках городов и гибели тысячи людей бесстыдно сменяются — или даже прерываются — рекламой мыла или вина», в результате отношение человека ко всему становится безразличным. Жизнь предстает перед человеком множеством не связанных друг с другом мелких кусочков и человек не знает, что с этими разобщенными кусочками делать. Если упустить из вида все эти факторы, то, согласно Фромму, можно упустить опасность, угрожающую нашей культуре, а именно «готовность принять любую идеологию и любого вождя за обещания волнующей жизни, за предложение политической структуры и символов, дающих жизни индивида какую-то видимость смысла и порядка. Отчаяние людей-роботов — питательная среда для политических целей фашизма»[211].
Прогресс демократии, по Фромму, связан с развитием действительной позитивной свободы, инициативности и спонтанности индивида. В советской России, считал он, речь не идет о позитивной свободе, демократии, ибо широкими массами населения манипулирует всесильная бюрократия, тогда как демократия предполагает свободу активной и спонтанной личности.
Очень многие черты, связанные с личностью Гитлера, о которых говорил Фромм, могут быть отнесены и к Сталину. И применительно к Сталину говорилось о паранойе. Однако и эта параноическая психопатия не является оправдывающей его поступки болезнью. Подобно Фромму акад. Бехтерева, изучающая физиологию мозга, писала: «Сталин, безусловно, преступник. И относиться к нему надо как к преступнику. Паранойя, возможно, и была… но паранойя как синдром никак не отменяет ответственность за поступки»[212]. Когда мы говорим об особенностях личности Гитлера или Сталина, то прежде всего речь должна идти о самой социальной функции вождя, о механизме власти, имевшем при них место, о господстве насаждавшейся идеологии и ее воздействии на массы. И. Эренбург в своих мемуарах писал: «В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада».
В своих действиях Сталин опирался на самую широкую поддержку масс. И это касается и массовых репрессий. По данным Роя Медведева чистки 19361939 годов затронули 4–5 миллионов человек, из которых приблизительно 10% были расстреляны. Это явно заниженные данные. Только контингент ГУЛАГа насчитывал до 15 миллионов человек. Пока точно неизвестно число погибших от искусственного голода 30-х годов. Общие демографические потери в эти годы, по некоторым приводимым сведениям, составляют 1015 миллионов человек. Данные, приводимые в работе «Черная книга коммунизма», написанной группой зарубежных, в основном французских авторов, свидетельствуют, что число погибших в период сталинского террора насчитывает не менее 20 млн. человек. А если задаться вопросом, кто были исполнители этого чудовищного террора, то ответом будет «все общество в целом, которое было не только жертвой, но также и главным участником произошедшего»[213]. В книге приводится и общее количество жертв коммунистических режимов во всем мире (включая, например режим Пол Пота в Камбодже и прокоммунистические режимы в Эфиопии, Анголе), которое, по мнению авторов составляет 95 млн. человек.
В 1991 г. в Великобритании состоялась конференция, посвященная сравнительному анализу русского коммунизма и германского национал-социализма. Ряд статей по материал этой конференции вошли в сборник переводов, вышедший на русском языке в 2000 г. Некоторые авторы этого сборника считают, что сталинский и нацистский режим представляют собой новый род политической системы, которая организована вокруг искусственно созданного культа вождя человека из простого народа. Указывается на то, что понимание столь беспрецедентных, бесчеловечных действий обоих режимов предполагает необходимость проникновения в «иррациональное, алогичное, психологически дегенеративное, чтобы понять размах патологической активности, оказавшейся приемлемой для широких масс и поддержанный ими (включая вполне интеллигентных людей) как нормальная и оправданная практика. Приходиться признать иррациональное в человеческом поведении как законный объект исследования. Это жизненно важно, даже если мы рискуем смириться с тем, что иррациональное начало и впредь будет преобладать в реальности. Нет другого пути, кроме как прибегнуть к научному методу в надежде, что добытое знание подскажет нам, как предотвратить политические патологии, характерные для нацизма и сталинизма»[214].
