Женская психология

Помчались во глубь истощенного чрева;

И глубь застонала от грома и рева.
И он, упредя разъяренный прилив,
Спасителя-Бога призвал…
И дрогнули зрители все, возопив,

Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.

На первый раз юноше удается спастись и он рассказывает о том, что видел в бездонной влаге:

Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;

И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
И я содрогнулся… вдруг слышу ползет
Стоногое грозно из мглы

И хочет схватить, и разинулся рот…
Я в ужасе прочь от скалы.
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом.

(Перевод В. Жуковского)

Тот же мотив звучит, хотя и нежнее, в Песне Рыбака из 'Вильгельма Телля':

На озеро манит купанья отрада
Уснувшего юношу нежит прохлада
И звуки свирели Он слышит сквозь сон,
Он ангельски-нежною
Песней пленен.

Проснулся, блаженства, веселия полный,
А возле играют и пенятся волны.
И вкрадчивый голос
Влечет за собой: 'Бросайся в пучину Будь вечно со мной!'

(Перевод Н. Славятинского)

Мужчина никогда не устает на все лады изображать непреодолимую силу, влекущую его к женщине

И идущий бок о бок с этим — страх, что из-за нее он может утратить себя или умереть. Я сошлюсь, в частности, на живое выражение этого страха в поэме Гейне о легендарной Лорелее: сидя на высоком берегу Рейна, она заманивает лодочников своей красотой. Опять возникает все тот же мотив воды (представляющей первичную стихию 'женщины'), поглощающей мужчину, поддавшегося женским чарам. Подобные сюжеты мы встречаем постоянно. Улисс приказал своим спутникам привязать себя к мачте, чтобы избежать обольщения сирен. Загадки Сфинкса смогли разгадать немногие, а большинство поплатилось за свою попытку жизнью. Вокруг замка сказочного короля всегда стоит ограда, украшенная головами женихов, осмелившихся отгадывать загадки его прекрасной дочери. Богиня Кали[92] танцует на трупах убитых мужчин. Самсона, которого не мог победить ни один мужчина, лишила обманом его силы Далила. Юдифь обезглавила Олоферна после того, как отдалась ему. Саломея уносит на блюде голову Иоанна Крестителя. Ведьм сжигают из-за мужского страха священников попасть под власть дьявола. Женский 'Дух Земли' Ведекинда разрушает всякого мужчину, который попадает под власть ее чар, и даже не потому, что она так уж особенно зла, а просто потому, что ее природа такова.

Ряд примеров бесконечен, но всегда и везде мужчина стремится избавиться от своего страха перед женщиной, пытаясь подвести под него объективную основу. 'Дело не в том, — говорит он, — что я боюсь ее; дело в том, что она сама по себе зловредна, способна на любое преступление, хищница, вампир, ведьма, ненасытная в своих желаниях. Она — воплощение греха'. Не здесь ли — в нескончаемом конфликте между влечением к женщине и страхом перед ней[93] — таится один из важнейших корней мужского творческого начала? Для примитивного восприятия женщина становится вдвойне грешной при кровавых проявлениях ее женского естества. Контакт с ней во время менструации в представлениях многих, особенно — примитивных народов, фатален[94]: мужчина теряет свою силу, пастбища засыхают, рыбак и охотник возвращаются без добычи. Дефлорация также оказывается крайне опасна для мужчины.

Как показывает Фрейд в 'табу девственности'[95], даже муж боится акта дефлорации. В упомянутой работе Фрейд пытается объективизировать эту тревогу, довольствуясь ссылкой на импульс к кастрации. Нельзя отрицать, что этот импульс действительно встречается у женщин. Но его нельзя считать адекватным объяснением самого явления табу девственности по двум причинам. Во- первых, импульс к кастрации не является универсальной реакцией на дефлорацию, а присутствует в явно распознаваемом виде, вероятно, только у женщин с сильно развитой маскулинной установкой.

Во-вторых, даже если дефлорация однозначно возбуждает в женщине деструктивный импульс, нам