уничтожены или попади они в руки к русским, тогда все надежды на спасение Сталинграда пришлось бы оставить. К вечеру русские танки находились в пределах 60 километров от Тацинской. Несмотря на срочные предупреждения, генерал-майор Фибиг не получил никаких распоряжений в отношении эвакуации.
Следующий день был туманным, видимость – плохой. Никто не знал наверняка, где теперь были русские, и в любой момент их танки могли появиться на окраинах этих двух аэродромов, но Рихтхофен все еще не предпринимал никаких шагов. Тем вечером 33 самолета вылетели в Сталинград, хотя их пилоты фактически больше не знали, находятся ли аэродромы около Сталинграда все еще в руках немцев или нет и не обнаружат ли они по возвращении, что их собственные базы захвачены русскими.
Наконец в Тацинскую пришел приказ. И какой приказ! Комендант аэродрома должен был защитить его от приближавшихся русских. Для этого он имел около 150 человек и 7 зениток. Силы же русских, предположительно, состояли из 60 танков. Ему сообщили, что он не должен эвакуировать аэродром до тех пор, пока тот не окажется под артиллерийским огнем. Первое, что он, конечно, при этом подумал, было: предположим, русские внезапно появятся на окраине аэродрома – как он в тумане сможет благополучно поднять в воздух свои 180 самолетов?
Русские танки появились ранним утром в сочельник и сразу же открыли огонь. По крайней мере, это был сигнал самолетам взлетать. Начался массовый старт при сильном ветре и низкой облачности, и то, что за ним последовало, в значительной степени было чудом. 125 из этих 180 самолетов смогли спастись. Позади них взрывались обширные запасы грузов, предназначенных для Сталинграда, поскольку русские танки выкатились на аэродром.[176]
10 января на немецкие силы, окруженные в Сталинграде, началось заключительное большое наступление, которое поддерживали 2 тысячи орудий и 3 тысячи минометов. Концентрические удары бронетанковых частей взломали ослабленную оборону. На юге сотни танков прорвали кольцо на большом участке. На западе фронт сохранился, но его оттесняли все дальше и дальше.
15 января Мильх получил от Гитлера распоряжение относительно того, что Сталинград при любых обстоятельствах должен ежедневно получать свои 300 тонн грузов. На следующий день Мильх прилетел к Рихтхофену и сказал ему, что, хотя и не имеет никакого намерения вмешиваться в его действия, он прибыл для того, чтобы удостовериться в том, что приказ фюрера о доставке по воздушному мосту требуемого количества грузов выполняется. На это командующий 4-м воздушным флотом сухо проинформировал его, что теперь для этого имеется всего 280 самолетов. Мильх, казалось, не видел в этом никаких затруднений, но, когда затем Рихтхофен сообщил ему, что фактически лишь 70 из них пригодны к эксплуатации, тот изменился в лице. Там в тылу, в ставке Гитлера, оперировали совсем иными числами.
С 22 ноября 1942 года по 16 января 1943 года в Сталинград по воздуху были доставлены 5300 тонн грузов или в среднем по 100 тонн ежедневно. Факты говорили жестким языком: имелось слишком мало доступных самолетов; объем перевозимых грузов устойчиво снижался; было слишком мало контейнеров для сброса грузов на парашютах, слишком мало обогревателей для двигателей – короче говоря, не хватало всего необходимого для такой работы.
После возвращения Мильх принял меры к увеличению числа машин, и через две недели после его беседы с Рихтхофеном на аэродромах снабжения было 362 самолета.
Но Мильх ничего не мог сделать с русской зимой, и скоро из-за ужасных погодных условий в пригодном для полетов состоянии находилось лишь 35–40 процентов самолетов.
Было бы хорошо, если бы Мильх прилетел в Сталинград, чтобы лично увидеть, какая там сложилась ситуация. В одном случае он пролетел над Гумраком, который к этому времени оставался единственным аэродромом, но не приземлился, а на обратном пути его самолет совершил вынужденную посадку, он сам был ранен и две недели не мог выполнять служебные обязанности. Посети Мильх Сталинград, он увидел бы более 50 тысяч раненых и больных, ожидавших в подвалах и землянках спасения, которое так никогда и не пришло, и тем временем умиравших словно мухи. Положение было настолько плохим, что сообщалось даже о том, что ближе к концу Паулюс приказал, чтобы этим людям не отпускалось ничего из драгоценных и быстро уменьшавшихся запасов продовольствия, – каждый кусок был необходим для тех, кто все еще мог стоять на ногах и сражаться или работать.
Мильх также увидел бы группки полумертвых от голода и изнуренных людей, которые брели по снегу на 40-градусном морозе, неся крошечные пайки своим товарищам в степях, тоже полузамершим и полумертвым от голода, но все еще выдерживавшим русские атаки. В окрестностях медицинских эвакуационных пунктов он увидел бы то, что напоминало большие снежные насыпи. Под ними были мертвые тела. Остававшиеся в живых были слишком слабы, чтобы рыть надлежащие могилы.
Мильх знал, что сейчас необходимы самолеты, много самолетов, но их не было, и Геринг должен был знать об этом, и Ешоннек, и множество других облеченных властью людей. И все действительно знали об этом, но никто не имел смелости, чтобы сообщить Гитлеру правду.
Люди в Сталинграде чувствовали, что их бросили. Паулюс жаловался на то, что, хотя Гумрак, как ему докладывали, был готов к приему грузов, они прибывали в очень маленьких объемах или не прибывали вовсе. Но экипажи, летавшие на транспортных самолетах в Гумрак, рисовали совсем другую картину. В одном случае экипажи пяти Ju-52, приземлившихся там, не нашли ни одной души и были вынуждены сами разгрузить продовольствие, которое было немедленно распределено среди групп людей, случайно проходивших мимо. Но чувство горечи в Сталинградском кольце увеличивалось, и Паулюс снова пожаловался Гитлеру на неадекватный объем грузов, которые получал.
Тогда Фибиг решил лично пролететь над Сталинградом. Его самолет в течение получаса летал по кругу над Гумраком. Были видны посадочные огни, но не замечено никакого наземного персонала. Вскоре после этого прилетела большая группа Не-111. Она была атакована русскими истребителями, но сумела благополучно приземлиться на усеянном воронками аэродроме, где по ним немедленно открыла огонь русская артиллерия. Экипажи не нашли там никого, кто мог бы получить доставленное ими, и вокруг лежали неохраняемые груды грузов, оставленные предыдущими самолетами. По возвращении пилоты сообщили, что летное поле слишком сильно повреждено, чтобы на нем могли садиться большие группы. Кроме того, пространство вокруг взлетно-посадочных полос было усеяно обломками самолетов, разнесенных на части русской артиллерией.
Тогда Паулюс потребовал, чтобы большая часть грузов сбрасывалась на парашютах. Это было сделано, но найти удалось только четверть контейнеров. Куполы парашютов были белые, после приземления они прикрывали контейнеры, делая их незаметными на белом снегу. Паулюс снова пожаловался, и на сей раз Геринг распорядился, чтобы Мильх послал кого-нибудь в Сталинград, чтобы доложить о сложившейся там обстановке. Это было лучшее, что мог сделать глава люфтваффе. Для истребителей расстояние было слишком велико, и он смог послать несколько Не-177, печально известных «летающих зажигалок», которые не подходили для использования в качестве транспортных самолетов и которых их экипажи справедливо боялись.
19 января майор Тиль, командир авиагруппы люфтваффе,[177] приземлился в Гумраке и был доставлен прямо в штаб генерала Паулюса, который теперь располагался в подвале большого русского универмага. По пути он видел в дымке истощенные фигуры, сгребавшие в сторону глубокий снег. Непосредственно в городе везде, куда бы ни падал взгляд, он видел людей, выбиравшихся из подвалов и дверей, полумертвых от голода, в лохмотьях, с трудом стоявших на ногах. Толпы больных и раненых ожидали помощи вокруг безнадежно переполненных медицинских эвакопунктов.
Тиль сразу же был принят Паулюсом. Сам главнокомандующий казался исхудавшим и вытянувшимся, но его начальник штаба, Шмидт, выглядел бодрым. Присутствовало много высших офицеров, включая генерала Зейдлица. Представителя люфтваффе изучали холодные и недружелюбные глаза. Почему они не направили кого-либо с достаточными полномочиями, чтобы принимать решения на месте? Зачем было использовать рядового командира? Почему не послали генерала, по крайней мере? Почему не прибыл сам Фибиг? Или даже Мильх?
Майор Тиль стал рассказывать об огромных трудностях, которые люфтваффе пытались преодолевать, но Паулюс устало махнул рукой.
– Нам неинтересно все это, – сказал он. – Все, что мы хотим знать, – это сколько вы можете доставлять нам.
Вмешался Шмидт:
