повозкам разминуться, — грязные и многолюдные. Народ толпился на рыночной площади, заманивали покупателей зазывалы в окрестных лавках… Но мало кто тратил деньги — больше шлялись, да глазели, щупали товар, да приговаривали возмущенно: «Эко цены-то ломят, собаки!..»
Конану это было на руку: лишний человек, даже такой приметной внешности, как у него, в этакой толчее не слишком намозолит глаза соглядатаям… а в том, что их тут полно, сомневаться не приходилось. Тусцелла ведь был не просто бандитом, а главарем коршенских низов! Черным бароном… А это персона куда значительнее, в каком-то смысле, чем даже барон настоящий!
Итак, особняк Тусцеллы высился среди этих небогатых домишек, лавчонок, торговых палаток, словно настоящий княжеский дворец. Выделялся не высотой — ибо было в нем всего три этажа, не более, чем в окрестных строениях, — и даже не богатством… разве что стоял на земле прочнее и основательнее соседских развалюх, которые, казалось, ветер дунет — и улетят… Но, окруженный высоким; в полтора человеческих роста, каменным забором, дом этот взирал на мир столь свирепо, так угрюмо смотрели с его серой физиономии крохотные черные окошки-бойницы, что всякий прохожий невольно ежился, торопясь ускорить шаг, дабы быстрее миновать неприятное место — и еще долго не оставляло его впечатление, будто кто-то недобрым, очень недобрым взглядом пялится ему в спину.
Конан, разумеется, был не из пугливых, и, незаметно, но цепко обозрев жилище Стервятника, отметил про себя лишь то, что пробраться туда будет весьма непросто.
По счастью, на улице Кинжальщиков, куда выходили главные ворота дома, ютилось немало оружейных лавок, и заходя то в одну, то в другую, ожидая, пока ему поправят снаряжение или навострят меч, киммериец без помех смог довольно долго наблюдать за особняком. Увиденное ему совершенно не понравилось.
Гостей было мало — разве что к вечеру явились один за другим человек пять или шесть — скорее всего, принесли дань главарю младшие подельщики; всех их ждал один и тот же суровый прием. Двое стражников— выходили на улицу, причем ворота за ними тщательно запирались изнутри; новоприбывших тщательно обыскивали, оружие свое они оставляли в особой корзине в караулке — и лишь после этого, в сопровождении двух других охранников их препровождали к дому. Причем таков был ритуал не только для посторонних, но даже и для близких приятелей и постоянных гостей: подслушанные обрывки разговоров убедили в этом киммерийца.
Сколько охраны могло быть в особняке? Наверняка сказать невозможно, но если Конан хоть что-то смыслил в своем деле, то — не меньше человек тридцати — тридцати пяти. Это он смог определить, когда торговцы подвезли в середине дня продукты и вино. Их, кстати, тоже не пустили даже во двор — слуги разгрузили повозки прямо перед воротами, расплатились, а уж затем сами втащили все в дом.
Наблюдая за всем этим, Конан хмурился все сильнее, но вера его в собственные силы, ловкость и удачу была так велика, что он и на мгновение не допускал мысли о том, что не сумеет исполнить задуманное. Должен, непременно должен сыскаться способ проникнуть внутрь!
Не желая больше мелькать на улице Кинжальщиков, он неспешно обошел квартал кругом, по соседним улочкам, чтобы посмотреть, куда выходит особняк Тусцеллы другими своими сторонами.
…Большей частью там положение представлялось совершенно удручающим. За глухой стеной — ни ворот, ни калитки! — то и дело слышались голоса охранников, — да и не станешь же карабкаться наверх на глазах у всей улицы! И лишь одно место показалось сулящим некоторые возможности.
Здесь, как видно, прежде стояли какие-то лачуги, примыкавшие почти к дому Тусцеллы, но совсем недавно их снесли: площадь была сплошь в обломках и строительном мусоре. Должно быть, столь явное соседство нищеты оскорбляло «черного барона». Если повезет, и ночь будет безлунная, то можно попытаться вскарабкаться здесь на проклятую стену!
…Наступления темноты Конан дождался в уютной таверне, подальше от Пояска, ибо совершенно справедливо подозревал, что в том квартале обо всех подозрительных чужаках Тусцелле становится известно в тот же день, а он и без того немало рисковал, шатаясь там с утра и до сумерек.
В меру подкрепившись вином и отменным жарким и прихватив с собой немного хлеба и сыра — кто знает, сколько еще придется караулить! — киммериец вернулся к особняку.
Луна не подвела: ибо давно известно, что она — верная возлюбленная Бела, бога воров, и потому особо благоволит к его служителям. Стыдливо прячась за тучами, она даровала киммерийцу спасительную тьму.
Двигаясь почти на ощупь, северянин без особого труда отыскал намеченное место.
Для человека непривычного вскарабкаться на эту стену могло бы показаться делом безнадежным: гладкая, точно мраморная, она не предлагала ни малейшей зацепки. Но варвару, сызмальства привыкшему лазать по скалам, взобраться наверх было не так уж сложно — тем более, для этого у него имелись особые приспособления для сапог и для рук, изготовленные в строжайшей тайне одним офирским искусником.
На стене, правда, Конана поджидал неприятный сюрприз — заточенные лезвия, торчащие из камня, словно гребень какого-то злобного дракона… но киммериец был готов к чему-то похожему, а потому лишь едва оцарапал ладонь, умело примостившись среди вострящихся ножей. Он уже собирался спрыгнуть вниз…
Глухое рычание предупредило его.
Напрягая глаза в кромешной тьме, киммериец с трудом разглядел три неслышно скользящие тени. Мастафы!
Проклятье!
Не питая особых надежд на успех, северянин достал из кармана кусок сыра и бросил вниз. Одна из собак подошла ближе, понюхала — но, как он и опасался, даже не прикоснулась к еде. Этих тварей тренировали особым образом для защиты жилища и хозяина, такой глупой ошибки, как принять пищу у незнакомца, они не допустят никогда!
А собаки, тем временем, всерьез заинтересовались незваным гостем. Медленно сужая круг, три твари с горящими глазами подступали все ближе к стене, где затаился киммериец. Тот пытался слиться с камнем, не дышать и не шевелиться — но ветер донес его запах до проклятых убийц.
Сперва одна псина, затем и остальные подняли морды и угрожающе зарычали. Если он не уберется немедленно — они примутся лаять. На шум сбежится стража… и пусть быстроногого северянина им не догнать, но охранники встревожатся, Тусцелла будет настороже — а этого допускать нельзя! Лучше было по-быстрому ретироваться…
Однако уже в последний миг, подняв голову, Конан обнаружил в окнах особняка нечто, заставившее его пренебречь опасностью и задержаться на несколько лишних мгновений. Прикованный к открывшемуся зрелищу, он даже позабыл о ворчащих под стеной мастафах…
Прямо напротив него оказались окна спальни самого Тусцеллы. И хотя окошки были крохотные — в них не протиснулся бы и ребенок, — да еще забранные плотным свинцовым переплетом, но киммериец ясно разглядел самого хозяина особняка.
Тощий, как жердь, с длинными рыжими волосами, заплетенными сзади в косу, Тусцелла сидел на краю огромной кровати, держа в руках странную уродливую статуэтку. Глиняную, насколько мог разглядеть острый взор северянина, размером где-то в три ладони.
Стервятник то крутил ее в руках, то встряхивал и подносил к уху, то поглаживал… при этом губы его шевелились, словно Тусцелла разговаривал с кем-то — хотя в комнате, кроме него, не было ни души. Судя по его довольному, почти блаженному лицу, косальский божок не обещал своему господину никаких' опасностей в обозримом будущем…
У изголовья постели стоял большой окованный железом сундук с приоткрытой крышкой. Не было сомнений, что свое сокровище Тусцелла держал именно там.
Неслышно спрыгнув со стены, Конан вознес молчаливую хвалу Белу. Насколько то было в его силах, бог воров нынче все же сумел помочь своему верному слуге!
Обидно было бы завершить этот день так просто — завалившись спать. Спустившись по улице Кинжальщиков к рыночной площади, Конан обнаружил там сияющую всеми огнями таверну — судя по гомону голосов, доносившемуся изнутри, это было веселое местечко, как раз то, что и требовалось сейчас киммерийцу. Распахнув скрипящую дверь, он шагнул внутрь.
Питейное заведение ничем не отличалось от тысяч других: две улыбчивые девицы сноровисто
