многом напоминал своего отца, обладая достаточной терпимостью и умея найти общий язык с самыми разными людьми, тем не менее он был способен на большую резкость, нежели Констанций. Общеизвестно, что чем больше человек склонен доверять другим, тем острее он переживает предательство. Кто дает мало, тот и мало ожидает взамен; но тот, кто дает больше, чем ждут от него, иногда требует взамен больше, чем ему готовы дать.
Самое благоразумное – ничего не ожидать от другого: ни преданности, ни правды, ни благодарности, ни благотворительности; ведь все это, как и удача и счастье, приятные неожиданности, на которые мы никогда не должны рассчитывать…
Впоследствии люди категорически отказывались объяснять, что же произошло в Риме в тот год. События оказались окружены стеной молчания и мрака, преодолеть которую сейчас почти невозможно. Ничего не сообщает о случившемся биограф Константина Евсевий; об этом молчит Лактанций, наставник Криспа. Зосим, живший значительно позднее и враждебно настроенный, в любом случае знал мало. Остальные источники дают нам лишь намеки и крайне обрывочные сведения, на основании которых мы тем не менее можем составить себе некое общее представление о событиях; деталей мы не узнаем никогда, однако в одном или двух моментах можно, кажется, быть вполне уверенным. Во-первых, катастрофа разразилась вокруг фигуры Криспа; во-вторых, эту катастрофу спровоцировала Фауста.
В тот год Крисп пребывал на вершине своей славы и успеха. С каждым днем он становился все более опасным соперником детей Фаусты, он буквально оттеснил их и фактически закрыл им путь к престолу. Было очевидно, что Константин изберет одного преемника, одного наследника. Делать что-то следовало сразу же – или никогда. В те дни безделья в Риме Фауста сделала что смогла.
Но прежде всего надо сказать несколько слов о Фаусте.
Мы ничего не знаем о характере Фаусты, но вполне можем предположить, каким он был, зная характеры ее отца и сына. Старый Максимиан Геркулий был эгоистом до мозга костей. Вероятно, было что-то неуловимо обаятельное в наивности и откровенности его самодовольства. Он ни минуты не сомневался, что величайшее достижение вселенной он сам и есть, Максимиан Геркулий, и что для общества нет большей чести, чем иметь его своим правителем; а он уж силой своей мудрости направит это самое общество на правильный путь. Он не мог спокойно существовать в мире, не способном оценить его добродетели; он не мог выдумать наказания, достойного человека, решившегося ему противостоять. Он считал, что оправданы любые действия, направленные на то, чтобы обеспечить миру все выгоды, связанные с его, Максимиана, самодержавным правлением.
Это стремление подавить любое проявление инакомыслия явно присутствовало в характере Констанция, сына Фаусты и внука Максимиана. По крайней мере, Аммиан Марцеллин рисует его именно таким. Констанций жил в мире обманов и ловушек и большую часть времени тратил на поиск врагов и раскрытие заговоров. Он жил в мире приключенческих романов и сам был их главным героем. Более того, Констанций был очень сильным и скрытным человеком. Возглавляя триумфальную процессию, он не смотрел по сторонам. Ничто не нарушало его величественного спокойствия… Для этого необходимо значительная доля позерства, однако очевидно, что Максимиану было свойственно хладнокровие, если не сказать – бессердечие. Итак, эгоизм, жестокость, наклонность к интриганству и холодное тщеславие, присущие отцу и сыну Фаусты, помогают понять и ее поведение.
Что же сделала Фауста?
Строго говоря, на данном этапе не вполне очевидно, что она вообще что-то сделала. Вопрос о степени ее участия в этой трагедии пока остается открытым. Тем летом в Риме произошло прежде всего следующее: Крисп был арестован, император допросил его и сослал в Полу, что в Истрии.
Не вполне ясно, что произошло с Криспом после этого; однако очевидно, что он недолго находился в Поле. С его ссылкой между отцом и сыном пролегла пропасть, и откровенное объяснение между ними стало невозможно; таким образом, Константин стал открыт воздействиям, которым нечего было противопоставить. Давление на него все возрастало. Судя по последствиям, оно оказалось чрезмерным.
Константин подписал сыну смертный приговор; и вскоре Крисп был тайно казнен в Поле.
Это событие, пожалуй, одно из самых удивительных и противоречивых в истории человечества. Что оно могло означать? Каковы были причины такого решения? Как мы уже видели, Константин вовсе не был Брутом. Более того, он славился своей мягкостью и благородством. Как же случилось, что он убил собственного сына и встал таким образом в один ряд с Юнием Брутом?
Как ни отрывочны имеющиеся у нас свидетельства, тем не менее на их основании можно выстроить более или менее связную картину произошедшего. Следует помнить, что приезд Константина в Рим был связан с празднованием двадцатого года его императорской деятельности. Когда Диоклетиан создавал свою систему правления, он намеревался оставить трон на двадцатом году пребывания у власти. И он предполагал, что его преемники, в свою очередь, будут анализировать каждые 10 лет итоги своего правления и, при необходимости, уступать свое место выбранным ими преемникам. Галерий, вероятно, последовал бы этому завету, если бы не умер раньше срока. Однако восшествие Константина на императорский престол сопровождалось совершенно другими, не предвиденными Диоклетианом обстоятельствами. Он шел к трону поэтапно, и он принес с собой на престол новую идею о монархии, которая в корне отличалась от монархии Диоклетиана – от его представлений о совете империи… Он воплощал ее практически неосознанно. При этом он не стал создавать никакой строгой и целостной теории для ее подкрепления. Равным образом у Константина отсутствовала какая-либо четкая программа, поэтому так и осталось не до конца ясным, что из системы Диоклетиана он сохранил, а что – отменил. Эта неопределенность создавала простор для деятельности всякого рода интриганов… Давайте еще раз вспомним обстоятельства отречения Диоклетиана. Он много сомневался и колебался, но Галерий занял весьма решительную позицию и фактически водил его рукой при подписании отречения.
Все это указывает на единственно возможное обвинение в адрес Криспа; что он якобы намеревался взять на себя роль Галерия и заставить своего отца отречься.
Нетрудно себе представить изумление и недоверие Константина, когда он услышал об этом. Очевидно, его сомнения разделяли и его главные советники[52]. С другой стороны, ясно, что высокопоставленные лица, предъявившие обвинение, предоставили и свидетелей. Судя по всему, сводные братья Константина, сыновья Констанция и Феодоры, были здесь ни при чем. Испугавшись, что их заявление будет отвергнуто (со всеми вытекающими отсюда последствиями со стороны Криспа), обвинители обратились к непосредственному автору и вдохновителю этой затеи. Это была Фауста.
Вмешательство императрицы полностью изменило ситуацию. Это была достойная всяческого внимания свидетельница; ее голос невозможно было заглушить. Ей не требовалось являться в суд. Вполне вероятно, что император выслушал ее с изумлением, граничившим с недоверием. Однако в этом споре (поскольку теперь шла речь о том, кто кого одолеет: Крисп – ее или она – Криспа) у нее на руках были все козыри. Она обвинила Криспа в том, что он предложил ей стать его императрицей.
Если современному читателю это обвинение кажется диким и абсурдным, то для Константина оно звучало совершенно иначе. Чтобы понять причину этого, надо углубиться в историю. Многовековая история христианства заставила нас позабыть об обычаях ранних нехристианских общин. Однако для Константина браки между братьями и сестрами, столь обычные для египетских и других восточных династий, не были чем-то невероятным; и вряд ли он находился в неведении относительно того, как сохранялась благородная кровь в племенах Северной Европы. Сотни раз, сидя у костра где-нибудь на Рейне или на Дунае, он слышал и о многих более невероятных случаях. Да и после Константина короли часто приобретали за собой титул, заключая брак с женой своего предшественника.
Через 300 лет такой же пример мы обнаруживаем в истории Англии; король Уэссекса Эгельбальд, брат короля Альфреда, стал правителем, женившись на вдове своего отца… Константин – да и Крисп тоже – были опытными воинами, проведшими много времени на рейнской границе и хорошо знакомыми с жизнью и образом мыслей жителей северо-запада Европы. Не было ничего невероятного в том, что Криспу пришел в голову такой план. Не было ничего невероятного в том, что Фауста не согласилась на него. Она однажды уже спасла жизнь мужа таким образом, она вполне могла сделать это еще раз.
Поздние римские авторы слышали другой вариант этой истории – будто бы она сама сделала такое предложение Криспу, а когда он отверг его, решила таким образом спастись. Поскольку эти писатели не сражались на Рейне или на восточных границах империи, они запутались и решили, что это – очередная
