громадной веранде стояла запасная кровать. Окна смотрели на звезды, на созвездия.
— Мне надо домой, — сказал я.
— Совсем забыл. Твои родители тебя повсюду разыскивают.
— Ты мне уже говорил.
Бандиты резались в карты. Уж добрых десять лет они каждый вечер собираются для игры в белот. Я всегда их встречаю: они располагаются на полпути к нашему дому, на крутом тротуаре, который ведет к саду.
— Хосин, это ты только домой идешь? — спросил Салим Весы.
— Он со шлюхой развлекался, — ответил Камель Зеркало.
— Этот фат обожал причесываться — отсюда кличка.
— Оставьте его в покое, — сказал Рашид Анестезиолог.
Анестезиолог. Единственный умник в этой банде. Занимается отбором лучшей местной конопли. Знает, что делать в случае передозировки.
— У него? Женщина? Да вы шутите, что ли? Он уже тысячу лет к ним не прикасался, — обронил Ясин Невезучий.
Его прозвали Невезучим потому, что легавые как-то замели его с полукилограммовым пакетом конопли. Полгода строгого режима. Только Рашид Анестезиолог занимался ремеслом, которое не стыдно было назвать ремеслом. Остальные ночами шлялись по кварталу. По утрам спали. После обеда одни запасались травкой, которую потом перепродавали. Другие, к примеру Камель Зеркало, перепродавали купленное в Бангкоке белье.
— Ты своих таиландок вместе с трусами сбываешь? — спросил я Камеля.
Зеркало поднялся, готовый дать мне по физиономии.
— Режь! Ну, черт возьми! Режь давай! — заорал Рашид. — Ты же видишь, что тут надо резать, дерьмо!
— Извини, — сказал Камель, садясь напротив Анестезиолога.
Анестезиолог с болезненной жадностью затянулся косяком.
— Он слишком тупой, этот парень, — сказал Весы.
— Не знаю, в каком бизнесе ты вкалываешь, но в картах глупости тебе не занимать, — прибавил Ясин Невезучий.
— Тюрьма пошла тебе на пользу. Языком ты теперь треплешь отлично.
— Твою мать!
— Ну и как она? Хороша? — спросил я.
— И твою тоже! — заорал Невезучий, выставляя напоказ татуированные руки.
В тюрьме он отдал должное нательной живописи. Длинный, похожий на язык пламени нож шел от запястья к локтю. Выше, на бицепсе, голая женщина курила сигарету «Мой миленький».
— Я говорил…
Я указал на окурок во рту у Рашида.
— Извини.
Анестезиолог состроил одобрительную гримасу.
— Хосин, ты меня знаешь. Друзей я никогда не обманывал. Ты знаешь, ради корешей я наркотики изучил досконально. Я могу лошадь усыпить, а какие-то идиоты…
— За других не болтай, — возразил Весы. — Про себя говори, мать твою.
Анестезиолог разозлился:
— Одни матери у вас с языка не сходят! Сукины дети! Словарный запас свой расширили бы, в господа и в бога душу…
— Не богохульствуй! — заорал Весы.
— Захочу — и буду! Черт с ним, с Богом!
— Это что за фигня такая — словарный запас? — спросил Камель Зеркало, почесывая свой укрощенный гелем затылок.
Невезучим вылез с ответом:
— Ты бы сказал — ходячий словарь.
— Который шевелит языком, — сказал Салим Весы и подвигал языком так, словно облизывал половой орган.
Они засмеялись.
Я сел и тоже закурил. Еще минут на десять я мог задержаться. Странствие подходило к концу. Я глубоко затянулся травкой. Итака. Берег.
Мой мозг отравлен этим днем. Я заново переживал свое путешествие и его вехи. В обратном порядке. Это дым анаши или усталость? Прибой наступал мне на пятки. Вернувшись домой, моряк целыми часами страдает от бортовой качки и истомы морского плавания. Крики вновь поднимаются из его затуманенного сознания. И тихое журчание волн. Вечное, истекшее, жидкое время разливается под его усталыми ступнями.
Цирта.
— Сто пятьдесят на вини!
— Сто семьдесят на вини!
— Удваиваю!
— Пополам!
Прогнившая невинность есть абсолютное зло, полагал майор Смард. Послушать его, так в странствии Каима, и в моем тоже, есть какой-то смысл. Мы жили под знаком утраты. Самира выходила замуж. Будиаф умирал от рук своих сыновей. Наши надежды таяли, я терялся в безымянных улочках Цирты.
— Наша взятка, — потребовал Салим.
— Я отбился вальтом, — запротестовал Камель Зеркало.
— Как бы не так, — сказал Весы.
Он вытащил из своих карт пикового валета.
— Плут.
— Лжец.
— Вор.
Всесмешение, как болезнь, царило вокруг и расползалось в мире. Сейчас оно подгрызало фундаменты. Чуть позже возьмется за
