Alex Fuchs
Продавец специй
11-му М1 классу посвящается, в благодарность за знание
Шасси устало скрипит, царапая асфальт. Рев турбин. Меня вдавило в белое кресло и мутит. В иллюминаторе ничего не разобрать за занавесом пыли. Мои подошвы легких сандалий касаются земли той страны, чье название мои соотечественники путают с Пакистаном. Душный аквариум аэропорта похож на все аэропорты мира: так же наполнен шумом и сутолокой, то же разнообразие лиц, а голоса сливаются в такую же какофонию, как и везде. Отягощенный спортивными сумками, я черепашьим шагом продвигаюсь к выходу на волю. Миновав дверную вертушку-турникет, похожую на мышеловку, оказываюсь в столице сомнительного Эльдорадо. Машина везет меня гостинице. За окном мелькают пыльные улицы, залитые глазурью желтых солнечных лучей, пробивающихся сквозь темную, сочную зелень платанов. Почему я здесь? У меня есть все: образование, богатые родители, окружение, внешность, талант рисовальщика. Вроде бы все для счастья. Любой желал бы оказаться на моем месте. Но, как водится, закон мыльных опер жесток: имущий обязан быть недовольным своим уделом. Я не исключение. Напротив, типичный пример — мне не к чему стремиться, и это не дает мне покоя. Вчера, вернувшись с очередного разгула, я, сидя в ванной, думал: «Что дальше?» Два предмета привлекли мое внимание — набор бритв отца и атлас мира, неведомо как оказавшийся на крышке стульчака. Я выбрал атлас. Открыв его, зажмурился и ткнул пальцем в карту. Наутро я стоял в аэропорту и покупал билет.
Спускаюсь в холл отеля, подхожу к прилавку. Толстая продавщица, игнорируя мое появление, была поглощена выщипыванием и без того тонких, в нитку, бровей, глядя в дешевую пудреницу. На мой взгляд, их стоило бы оставить в покое и заняться смешными усиками, делавшими ее похожей на пирата. Наконец она обратила свое набеленное лицо, резко контрастирующее со смуглой кожей шеи и рук. Я был шокирован, услышав цену сигаретной пачки, но, решив не вступать в прения, расплатился и спросил, где наиболее живописные места города. «Корсар» снисходительно, как отвечают докучливому недоумку, навала район, название которого в переводе означает Горькая вода. Мою благодарность она, вероятно, не услышала, вновь погрузившись в уродование своей внешности. Я отправился в старый город Горькой воды, прихватив этюдник.
Женщина-пират не обманула меня. Я нашел именно то, что и было нужно. Небо покрылось свинцовой пеленой, пыль улеглась, а зелень ярко проступила на фоне серых и красных камней. Мой алый шифоновый шарф резко контрастировал с охряными, глинобитными стенами, над которыми свисали черные вишни и колыхались нежные виноградные усики. Старый город, да и вся столица этой Страны — один большой рынок, или базар, как здесь говорят. Рассматривая пестрый товар на утлых прилавках, я не удержался от покупки маленькой шапочки, расшитой бисером и украшенной перьями, браслета из черных бусин с белыми глазками, мягких лайковых сапог. И, конечно, отведал местной кухни: круглых пирожков, начиненных кусочками бараньего сала и луком, колбасу из риса и мяса, залитую жирным бульоном, мяса на шпажках — шашлык. Я бы съел еще и ярко-желтую рисовую кашу — плов, но побоялся, что меня сдурнит от жадности.
Вдалеке рванул гром, и гроза обрушилась проливным летним дождем. Вода бурно, мутным потоком неслась в узких открытых каналах, увлекая за собой стебли соломы, пустые пачки, окурки, бумагу и прочий мусор. Я, чтоб укрыться, вошел в магазинчик, больше похожий на сарай. Когда глаза привыкли к полумраку, царившему в нем, я различил богатые восточные ковры из шерсти и медные кувшины на полках. Пряный запах окутал меня, и я умер.
Очнулся я от брызг воды в лицо. Открыв глаза, увидел склонившегося надо мной местного жителя, продавца, как я догадался. Он был намного смуглее всех виденных мною здесь людей. Я невежливо разглядывал его, пораженный представшим передо мной уродством: глаза, посаженные настолько глубоко, что были скрыты тенью мощных надбровных дуг, нос с полным отсутствием переносицы свисал замысловатым крюком, ноздри подошли бы больше рысаку, чем человеку, щель кривого рта пыталась изобразить улыбку, обнажая острые, мелкие зубы, а скулы грозились прорвать кожу, настолько были круты. Я поднялся. Предупредительный продавец пододвинул низкий стул без спинки, обитый рыжим, вылинявшим плюшем. Тяжело опустившись на него, я не мог оторвать глаз от хозяина лавки. Он был не только уродлив, но и крепко сложен. Под серой, застиранной майкой перекатывались круглые, упругие мышцы, словно сонные звери. Продавец о чем-то спросил меня, по-видимому, справляясь о моем самочувствии. Я кивнул в ответ, мол, все хорошо. Он жестом предложил мне купить что-либо из ассортимента, имеющегося в лавке. Но я покачал головой, отказав, и вышел. Дождь кончился, но я, ошеломленный происшедшим, не стразу заметил это. Побродив еще немного по улицам и сделав пару неудачных набросков, поймал такси и вернулся в гостиницу.
Раки слепо и хаотично ползали по растрескавшейся земле. Вдалеке показалось белое облако. В раскаленное небо невозможно было смотреть. Его синева больно колола глаза, и они моментально наполнялись слезами. Жадно хватая пересохшим ртом горячий воздух, я пытался найти укрытие. Справа высохшие черные деревья, как трещины, росли из белых раздвоенных дюн в небо. Я пытался бежать в их сторону, но ноги вязли в песке, и я мучительно медленно двигался. Наконец, подойдя к ним вплотную, я понял, что напрасно проделал весь путь. Обгорелые ветки почти не давали тени. У моих ног находилась особо глубокая трещина, и я лихорадочно начал ее разрывать в поисках воды, до крови раня пальцы и ломая ногти. Внезапный грохот, похожий на храп чудовища, заставил меня оторваться от бесполезного занятия и посмотреть вверх. Терракотовые тучи заполнили небо, и, будто черная молния, пронзая их, сверху сорвалась огромная змея. Я отчетливо увидел ее треугольную, закругленную голову без глаз, раздвоенную, как абрикос или, скорее, слива; ее упругое, толстое тело. Змей нырнул в трещину и прорвал ее. В лицо мне брызнул песок и щепки, обдавая запахом мака и сельдерея. На мгновение красная полоса застлала мир передо мной. Открыв их вновь, я увидел, что змей исчез, как и багряное марево и тучи, оставив лишь молочную росу на желтоватом песке. Прикоснувшись к ней, я поднес пальцы к лицу и потерял сознание от резкого аромата аниса…
Проснулся. За окном назойливой луной светил фонарь. Ноги запутались в сбитых простынях. Комары, вспуганные резким движением, обиженно и недовольно зудели, сетуя на то, что их так бесцеремонно оторвали от пиршества. Отвратительный сон оставил в душе осадок гадливости. Безумно хотелось выпить. Спустившись в бар, я заказал водки. Рядом чудесным образом появилась миловидная девушка с выжженными перекисью водорода локонами и на ломаном английском, с жутким акцентом спросила, не желаю ли я восточную девушку. Я ответил, что она не очень-то похожа на азиатскую красавицу. Девушка, укоризненно глядя старыми глазами на кукольном личике, удалилась. А я понял, что меня мучает. Мне необходимо вновь посетить лавку продавца специй. Почему? Я не мог объяснить.
Утром, вооружившись папкой торшона и коробкой красок, я отправился в город. Рисовал закопченных, лоснящихся от пота хлебопеков у круглой печки-тандыра, похожей на врата ада. Мужчины оголенными торсами ныряли в огненное чрево печного Молоха, прикрепляя тестяные лепешки к глиняным стенкам, и жестяными ухватами-ковшами соскребали их, как спелые румяные плоды. Лепешечники-нонвойлар угостили своим вкусным, тающим во рту хлебом-патиром, назвав меня «устоз», что значит мастер. Я в благодарность подарил, им один из моих рисунков изображавших их же у тандыра. Скисшее молоко и темно-лиловый виноград дополнили мою трапезу.
