Париж. Таким образом, мы должны разыскивать Тремореля в Париже.
— Париж велик, — заметил отец Планта.
Сыщик мило улыбнулся.
— Скажите «необъятен», — отвечал он, — но он все-таки у меня в руках. Весь Париж у нас, сыщиков, как козявка под микроскопом у натуралиста. Но обратимся к нашей теории вероятностей. Гектор отлично знает Париж, чтобы решиться хоть одну неделю прожить в гостинице или даже в простых меблированных комнатах. Ему известно, что самый лучший отель находится под таким же специальным наблюдением полиции и в руках префектуры, как и самый плохенький постоялый двор. Располагая временем, он, конечно, не преминет нанять частную квартиру по своему выбору. Но, наняв квартиру, Треморель, само собой разумеется, должен купить и мебель?
— Ну конечно!
— И при этом он обставит квартиру мебелью пороскошнее, подороже. Роскошь он любит, а денег у него хватит. А затем, украв молодую девушку из богатого отцовского дома, разве он может поместить ее в лачуге? Я уверен, что он устроит такой же богатый салон, как и в Вальфелю.
— Нам-то какая от этого польза?
— Громадная польза, если желаете знать. Имея надобность в мебели подороже и побольше, Гектор не станет иметь дело со старьевщиками. Ему некогда бегать по городу. Он прямо отправится к обойщику.
— И при этом самому модному…
— Нет, он не станет рисковать тем, что его узнают. Наоборот, он выберет какого-нибудь маленького, скромненького, сделает ему заказ, уверит его, что он будет оплачен в срок, и оплатит его.
Мировой судья не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от радости. Теперь он стал понимать.
— У этого мастера, — продолжал Лекок, — должно обязательно остаться воспоминание о таком богатом заказчике, который не торговался и уплатил все сполна. И если он его увидит опять, то узнает его.
— Какая мысль! — воскликнул отец Планта вне себя. — Скорее! Как можно скорее нам надо достать портреты Тремореля, его фотографии. Давайте пошлем человека в Орсиваль!
Лекок улыбнулся.
— Успокойтесь, — сказал он, — я уже сделал все необходимое. Вчера, во время дознания, я успел сунуть в карман три карточки графа. Сегодня я добыл адреса всех обойщиков Парижа и переписал их в трех экземплярах. Сейчас трое из моих людей, каждый со списком и с фотографической карточкой, переходят от обойщика к обойщику и спрашивают: «Не у вас ли делал заказ этот господин?» И как только кто-нибудь из них ответит «да» — преступник у нас в руках.
— И мы уж его не выпустим! — воскликнул отец Планта, бледный от волнения.
— Ну, погодите еще торжествовать победу! — ответил ему Лекок. — Очень возможно, что Гектор был настолько благоразумен, что не имел дело с обойщиком лично. В таком случае мы удаляемся от цели. Но нет, он не способен на такое благоразумие!..
Лекока перебили. Дверь в кабинет отворилась, и Женуйль крикнула своим громким голосом:
— Кушать подано!
Напрасно агент тайной полиции, любивший поесть, старался развеселить своего гостя, напрасно он наполнял великолепным вином его стакан. Старый судья оставался молчаливым, печальным и немногословным. Таким он оставался до тех пор, пока не послышался стук в дверь. Вошла Женуйль.
— Сударь, — сказала она, — какой-то сыщик из Корбейля, по имени Гуляр, желает с вами говорить. Отворять ли ему?
— Да, пусть войдет.
Послышался звон цепей и засовов, и тотчас же появился в столовой Гуляр.
— Какого черта тебе здесь нужно, — грубо спросил его Лекок, — и кто осмелился сообщить тебе мой адрес?
— Сударь, — отвечал Гуляр, видимо испуганный таким приемом, — прошу извинить. Меня послал сюда доктор Жандрон с письмом к господину орсивальскому мировому судье.
— Да, да, — сказал отец Планта, — вчера вечером я действительно просил Жандрона сообщить мне депешей результат вскрытия и, не зная, где еще остановлюсь, позволил себе сообщить ему ваш адрес.
Лекок протянул ему письмо, принесенное Гуляром.
— Распечатывайте, распечатывайте, — воскликнул мировой судья. — Секретов нет…
— Хорошо, — отвечал агент тайной полиции, — только перейдем ко мне в кабинет. — И, обратившись к Женуйль, он сказал: — Дай поесть этому верзиле… Ты сегодня ел что-нибудь?
— Всего только успел пропустить один стаканчик, сударь.
— Тогда дай ему обо что-нибудь поточить зубы, и пусть он выпьет за мое здоровье бутылочку вина.
И они перешли в кабинет.
— Ну-с, — обратился Лекок к отцу Планта, — посмотрим теперь, что пишет вам доктор.
Он сломал печать и стал читать:
«Дорогой Планта.
Сегодня, в три часа утра, мы выкопали из могилы тело бедного Соврези. Конечно, более чем кто-либо я оплакиваю ужасную смерть этого достойного, превосходного человека, но с другой стороны, я не могу воздержаться, чтобы, не порадоваться этому единственному и замечательному случаю, который дал мне возможность произвести серьезный опыт и этим доказать непогрешимость моей лакмусовой бумаги. Если бумага сохранит свой цвет, то значит — яда нет. Если же она потемнеет, то присутствие яда несомненно. Ах, мой друг, какой успех! С первых же капель алкоголя бумага моментально сделалась темной. Следовательно, все то, что вы говорили, — чистейшая правда. Никогда еще, работая в тиши своей лаборатории, я не достигал таких положительных результатов.
Я уверен, дорогой друг мой, что и вы не будете равнодушны к тому удовольствию, которое я теперь испытываю.
— Теперь уже ясно, — произнес Лекок, — что если этот отчаянный негодяй Треморель будет иметь столько упорства, что станет отрицать отравление Соврези, — что, конечно, в его интересах, — то мы будем присутствовать на интереснейшем судебном процессе.
Одно только слово «процесс» тотчас же положило конец колебаниям отца Планта.
— Не нужно! — воскликнул он. — Нет, не нужно никакого процесса!
Невероятное возбуждение отца Планта, такого спокойного, такого хладнокровного, так умевшего распоряжаться собой, смутило даже Лекока.
— Как — не нужно процесса? — спросил он.
Отец Планта побледнел как полотно, нервная дрожь пронизывала его, и голос изменял ему так, точно его душили рыдания.
— Я отдам все мое состояние, чтобы только избежать судебного разбирательства, — сказал он. — Да, все мое состояние и даже мою жизнь, хотя она никому не нужна. Но как избавить Тремореля от суда? Какую выдумать для этого причину? Один только вы, господин Лекок, можете дать мне совет в этой тяжкой крайности, до которой я доведен, только вы один можете мне помочь, протянуть мне руку. Если есть хоть малейшее средство на свете, то вы найдете его, вы меня спасете…
— Что с вами?.. — воскликнул сыщик.
— Ради бога, выслушайте меня, и вы меня поймете. Я буду с вами искренен, как с самим собой, и тогда вы объясните себе мою нерешительность, мои умолчания — одним словом, все мое поведение со вчерашнего дня.
— Я вас слушаю.
— Это печальная история. Я уже такого возраста, когда путь человека, как говорят, уже окончен. Моя жена и два сына умерли как-то сразу, а с ними вместе умерли для меня все радости, все надежды на свете. И я оказался один, затерянный в этой жизни, как потерпевший кораблекрушение бывает затерян в море, без
