Опрокинувшись, оно звякнуло. Немка открыла глаза и уставилась на Веру, в ее взгляде Вера прочитала испуг. Она стукнула Андриса по плечу. Тот обернулся, темные волосы прилипли ко лбу, глаза блеснули, как черные угли. Едва взглянув в его лицо, покрытое испариной, Вера зажмурила глаза. Ей показалось, что у нее остановилось сердце.
– Я… я… случайно, простите, – прошептала она. Лауфенберг не ответил. Взглянув на него, Вера увидела, что на лице у него отразилось смущение. Он опустил Хельгу на пол. Та одернула юбку и, быстро застегивая пуговицы на блузе, зло посматривала на Веру. Разумом Вера понимала, что оставаться не то что неудобно, а неприлично, надо бы уйти. Но сил не было пошевелиться. Прижавшись к стене, она смотрела в пол, не смея поднять глаз. Лауфенберг оправил мундир.
– Иди, Хельга, – сказал он связистке негромко.
– Ты с ума сошел? – возмутилась та, – из-за нее?
– Иди, – повторил он и подтолкнул ее к двери. Побледнев, немка подскочила к оцепеневшей Вере. Казалось, еще мгновение – и она вцепится ей в волосы.
– Не нужно, не нужно, – простонала Вера, отворачиваясь, с трудом подбирая немецкие слова, – я виновата, я сейчас уйду, простите меня. Она сделала несколько шагов по коридору, придерживаясь рукой за стену. Вдруг совсем рядом она почувствовала аромат одеколона, от которого у нее закружилась голова. Его теплая, даже горячая, рука прикоснулась к ней.
– Подождите, фрейлян Вера, у вас что-то случилось? – спрашивает он, – почему вы вернулись? – в голосе Андриса прорывается хрипотца, но она не слышит в нем ни недовольства, ни раздражения.
– Вот как! – грохнув ведром об стену, Хельга побежала по коридору. Вера вздрогнула так, словно ее ударили по лицу.
– Простите, – едва слышно прошептала Вера, с трудом сдерживая слезы, – госпожа теперь обидится. Я не хотела, поверьте. Идите же за ней! – она уперлась Андрису рукой в грудь. «Что же она делает, – мелькнула мысль, сама отправляет к другой».
– Не волнуйтесь, – ответил тот, на удивление, легко, – все это не значило ничего серьезного ни для меня, ни для госпожи, как вы выразились. Хотя сильно ей польстили, признаюсь. Он отошел к окну и закурил сигарету. Вера молчала. Она чувствовала себя убитой всем тем, что только что увидела. От ее радужных мечтаний не осталось и следа. Лучше бы она сидела дома и не лезла, куда не просят.
– Вы что-то забыли, фрейлян Вера? – спросил Андрис, не поворачиваясь, – мне кажется, ключи от кладовки, которой вы пользуетесь, я видел у дежурного внизу, так что все должно быть в порядке, – он еще видел ее ключи, даже это заметил, Вера слабо улыбнулась.
– Нет, что вы, господин майор, благодарю, – пролепетала она в ответ, – я вовсе и не потому… Просто я хотела сказать вам…
– Мне? – Лауфенберг повернулся. Парадный китель небрежно расстегнут, между пальцев дымится сигарета. – И что же? Я слушаю. Впрочем, позвольте мне сказать за вас, – он подошел к ней и наклонился, прислонившись локтем к стене: – Могу поспорить, что вы думаете сейчас, – продолжил он, поправив ее волосы, – я думала, ты принц, а ты не принц. А ты – такой, как все, и даже хуже. Кстати, насчет принца вы не ошиблись, Вера, – усмехнулся он, – мой отец барон и в Вестфалии у нас есть целый замок. Можно сказать, почти что принц…
– Не смейте так говорить со мной, – ответила она враждебно, – что мне до ваших замков. Я ведь и так понимаю, что мы для вас вообще не люди, так, славянский сброд, как говорит денщик начальника штаба. Вы презираете меня. А теперь, когда я не утерпела и вернулась – подавно. Зачем вы ушли? – она, наконец-то отважилась посмотреть на него прямо, – как вы посмели уйти? Ведь я… – она всхлипнула и закрыла лицо руками, – я в вас влюбилась. Что мне теперь делать? – она думала, он рассмеется над ее признанием, и готова была провалиться сквозь пол от стыда. Но ничего подобного не произошло.
– Вы хорошо подумали, Вера? – его голос приблизился, но он спокоен, – я знаю, что ваш сосед, этот бывший профессор из университета, общается с весьма подозрительными людьми, которые вполне могут оказаться террористами. – Вера притихла и насторожилась. – Если ему станет известно, что вы не только работаете в офицерском общежитие, но и, простите, стали любовницей заместителя командира полка, он, мне кажется, не поймет ваших чувств. У вас будут неприятности, – «Так вот почему он ушел, – Веру как обухом ударило по голове, – вовсе не потому, что я дурнушка», – она даже обрадовалась такому открытию.
– Вы думаете, Андрис, я работаю на партизан? – спросила она испуганно, – это неправда.
– Я думаю, – ответил он, глядя ей в глаза, – что на них работает ваш профессор. Но мое дело – сбивать самолеты противника в воздухе, а не отлавливать бандитов. Для таких целей здесь существует отделение гестапо. И если ваш профессор еще на свободе, значит все – только догадка, доказательств нет.
– Мне все равно. Я больше не могу так жить, – забыв о стеснении, она прислонилась головой к его плечу, – я вас люблю. И если вы чураетесь меня, я понимаю, но только прошу, пока никто не видит нас, поцелуйте еще раз, как тогда у калитки, и я уйду.
– Вера, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? – он тронул ее волосы, свернутые в корзиночку на затылке. Потом отступил на шаг. – Простите, фрейлян. Но я не исполню вашей просьбы.
– Я знаю, вам не нравятся такие, как я, – она почувствовала, как пол закачался у нее под ногами. Еще немного – и она упадет без чувств.
– Совсем нет, – возразил он мягко, – даже напротив. Ты мне нравишься, Вера, даже больше, чем кто-нибудь. Но ты должна понимать, на поцелуе я не остановлюсь…
– Пусть так, – скованно, неумело, она обняла его за плечи и тут же сбросила руки, прикоснувшись к серебряным погонам.
– Ну, как знаете, фрейлян Вера, – наклонившись, он приник губами к ее губам, у нее перехватило дух. Лауфенберг тихо рассмеялся:
– Вера, Вера, зубы-то разожми. Только не кусайся. – Подняв на руки, он отнес ее в свою комнату и закрыл дверь. Страстные поцелуи, ласки – Вере казалось, остановилось время. Что-то новое, незнакомое прежде, пробуждалось в ней от его близости, словно она рождалась заново. Пронзительный взгляд синих глаз.
– Я первый мужчина у тебя? Скажи честно.
– Нет, – она попыталась солгать.
– Неправда, я вижу, что первый, – она пытается обидеться, но это невозможно, небывалая расслабленность охватывает все ее тело. Отвернув воротник платья, он обнаружил под ним еще кофту и удивился:
– Вера, сколько на тебе надето? Разве так холодно? Я даже сомневаюсь, есть ли здесь тело, одни одежки, – посчитав его слова за упрек, что она одета плохо, Вера вспыхнула от обиды и попыталась встать.
– Куда это вы, фрейлян? – Лауфенберг снова притянул ее к себе, – сколько бы на вас ни было надето, для меня это не помеха, – убедительно заметил он и начал неторопливо, с аристократической ленцой раздевать ее. Вдруг в ее сознании мелькнуло лицо матери, этот живой упрек. Она окаменела от страха – как, как она могла допустить? Все это недопустимо иначе, кроме как с мужем. А если будет ребенок?
Но было уже поздно отказываться от счастья, да и как можно было от него отказаться. Когда утром Вера открыла глаза, она увидела рядом с собой красивую коробку, темно-зеленую, с серебряной окантовкой. На ней было написано крупными буквами PARIS. Что значит это слово, Вера не знала. Вскочив, схватила, открыла – внутри она увидела чудо: черные замшевые туфли на высоченной шпильке, о каких даже не мечтать не смела.
– Нравится? – она услышала голос Лауфенберга. Он стоял у окна и курил сигарету. На мускулистый торс небрежно наброшен китель, – если нравится, они твои. У Зизи двадцать шесть коробок, она их выбрасывает, даже не надев, потому что уже не модно. Примерь, Вера, не стесняйся, размер твой.
– Не буду, – Вера отложила туфли и, стыдливо натянув на себя одеяло, отвернулась, – я знаю, вы теперь будете презирать меня, господин майор, еще пуще прежнего. Из-за того, что я не устояла перед вами. Но знайте, больше этого не повторится. И жениться на мне не надо, – последнее-то она зачем сказала? – Без этого обойдусь.
– А вот жениться я как раз вообще не собирался, – ответил Лауфенберг и не сдержавшись,
