вопрос: «Скажите на милость, что это значит?» Кунц, поймав мой взгляд, прервал свою речь, и в его глазах мелькнуло удивление. Он посмотрел на Хайна столь же многозначительно, как только что я смотрел на него.
Теперь настала некоторая психологическая паника. Соня, подсознательно уловив перемену настроения, сильно вздрогнула, покраснела до ушей и вытащила руку из-под моего локтя. Хайн пробежал взглядом по лицам собравшихся, вопросительно остановил его на мне, потом глянул на странного человека в углу, мгновенно — на Соню… Он что-то понял. Недовольно нахмурил свои профессорские брови.
— Соня! — произнес он с упреком.
Девушка отвернулась, смущенно теребя бахрому скатерти. Хайн наклонился ко мне и доверительно шепнул мне на ухо:
— Послушайте, разве Соня никогда не рассказывала вам о Кирилле?
Я отрицательно мотнул головой.
— Так, так, — расстроенно буркнул он и снова обратился к дочери. — Что же ты ничего не сказала? Я ведь говорил тебе — это твоя обязанность, не моя! Что поделаешь? — это относилось уже ко мне. — На женщин нельзя положиться…
Он выдавил снисходительную улыбку, не сумев, однако, скрыть свою досаду.
Как только мы заговорили шепотом, сдвинув головы, странный гость обнаружил детское любопытство. Он вытягивал шею, поднимался на цыпочки, не покидая, впрочем, своего угла. Очень ему хотелось уловить хоть что-то из разговора — так маленькие дети любопытно прислушиваются к тому, что говорят между собой взрослые.
— Прошу вас, не смотрите на него, — подумав немного, попросил Хайн. — Держите себя так, как если бы его тут не было. Он насмотрится и сам уйдет. Он совсем не опасен.
Затянувшись сигарой, он поднял глаза к потолку, словно искал там нужные слова, потом вдруг как-то торопливо проговорил:
— Понимаете, это мой брат. Рассудок у него… Я все объясню потом.
«Так, — с горечью подумал я, — таково-то мое торжественное вступление в семью, таков этот ужин, почти помолвка! Сначала тетка капнула дегтем в бочку меда, а теперь ко всему еще и это! Какую же нечистую семейную тайну придется мне проглотить вместе с Сониными миллионами?»
Соня робко дотронулась до меня.
— Прости!.. — чуть ли не смиренно шепнула она.
Я досадливо пожал плечами, но поспешил мило улыбнуться.
Когда я меньше всего ожидал, толстый человек выскочил из своего угла и такими же странными прыжками, как и вошел, удалился из столовой. Филип, словно только того и ждал, тотчас захлопнул за ним дверь.
— Филип, — строгим тоном обратился к нему Хайн, — неужели ты не мог за ним последить?
— Я не знал, что он идет за мной, — пробормотал подросток.
— Но ведь ничего особенного не случилось, — примирительно сказал Кунц.
— Конечно, — смущенно улыбнулся фабрикант, — только я думаю, Кирилл как-то не подходит к программе сегодняшнего вечера.
Навязчивый педагог отправился восвояси только к одиннадцати часам. Кати, помогая ему одеться в прихожей, шептала ему на ухо всякую чепуху. Кунц хохотал, гладил ее по щечке. Как видно, эти двое в отличных отношениях. Филип услужливо подал Кунцу его черную широкополую — как у художников — шляпу.
— Ах вы, детки, детки, — с довольным видом промурлыкал Кунц. Видно, любил изображать этакого доброго дядюшку.
Когда Кунц ушел, Хайн повернулся ко мне и резким тоном, каким говорят очень добрые люди, когда им не по себе, сказал:
— Я обещал вам объяснить… Если вы еще не хотите спать, не лучше ли развязаться с этим делом прямо сейчас? Я предпочитаю поскорее отделываться от неприятного.
Я заверил его, что весь к его услугам.
— В таком случае прошу ко мне.
— А Соня? — спросил я, с участием глядя на удрученную девушку.
— Соня пойдет спать.
Однако Соня спать не пошла. Она терпеливо дожидалась конца нашей беседы, и когда через час мы с Хайном расходились, то нашли ее в коридоре; маленькая любопытная, кающаяся, она плакала от одиночества и едва держалась на ногах — так смаривал ее сон.
Стены Хайнова кабинета были безвкусно расписаны широкими вертикальными полосами. У единственного окна, в углу, помещался письменный стол, над которым, в массивных золоченых рамах, висели два портрета маслом. На первом была изображена очень худая женщина неопределенного возраста. Она сидела на подушке, положенной на стул, и держала в руке небольшую чайную розу. На ней была прилегающая темная кофта, на шее красовалась костяная брошь. Со второго портрета смотрел молодой человек, почти юноша, со смелым лбом, блестящими глазами и кудрявой шевелюрой; одетый в голубой сюртук, он опирался на трость. Я без труда угадал родителей Хайна.
— Отец здесь изображен молодым, а мать уже в пожилом возрасте, — охотно пояснил Хайн. — Портрет матери написан в восьмидесятых годах, тогда мне было лет четырнадцать.
Он стал рассказывать о своих предках. Его прадед варил мыло еще в деревянном домишке, стоявшем в глухом переулочке. Домик каким-то чудом сохранился, несмотря на ветхость и частые пожары по соседству. Соня как-нибудь вам его покажет. Дед выстроил дом уже на площади и стал членом магистрата. Он был состоятельный человек, но жил скромно. Еще и при отце Хайна семья жила очень просто.
— Господи, как вспомню нашу мастерскую, смех берет! Кирпичная пристройка во дворе, в ней два котла, склад на втором этаже, в подвале топка. Мыльную массу разливали по ящикам, потом проволокой разрезали на куски и сушили на полках над кухонной плитой…
Я проклинал себя в душе, зачем выказал такой интерес к портретам. Было ясно — если Хайн продолжит в том же темпе, мы и до утра не кончим. А он рассказывал, как ездил с отцом на ярмарки…
— Больше всего мы выручали в Рогозце. Рогозец — горное местечко, туда часов пять езды. Там, на ежегодных ярмарках, горцы закупали мыло на весь год. Живо помню площадь в Рогозце, мощенную булыжником, палатку отца, помню, как я принимал деньги, пока отец взвешивал на безмене куски мыла. Отец был очень добрый человек. Слишком даже, знаете ли, добрый… Когда все шло хорошо, он так п искрился весельем, шутил… Зато когда его одолевала какая-нибудь забота, он становился невыносимым. Страшно горевал, что детей у него мало. Любопытно, сударь мой, что и у деда было только двое: мой отец да сестра его, тетя Каролина. А я до шестнадцати лет оставался единственным сыном! Отец же обожал детей. Можете себе представить, как был он счастлив, узнав, что матушка снова понесла…
Хайн помолчал, задумчиво затянулся сигарой, потом вдруг выпалил:
— Слушайте, вы правда не имели понятия о существовании Кирилла?
— Ни малейшего, — ответил я по возможности легким тоном.
Хайн нахмурился. Он вдруг как-то утратил спокойствие, в голосе его зазвучала грусть.
— Не покажется ли и вам каким-то странным, трагическим стечением обстоятельств, что катастрофа случилась с отцом неожиданно и как раз в то время, когда он был так счастлив, так ждал рождения второго ребенка? Мне было шестнадцать лет, я учился в пятом классе реального. Отец хотел дать мне специальное образование. Он был дальновиден и понимал, что если наше предприятие не разовьется, то оно погибнет. Мыловаренные заводики, оборудованные машинами, в ту пору начали расти, как грибы после дождя, а все свои познания бедный мой отец получил только от деда, да еще из опыта своего двухлетнего учения у разных мастеров.
Несчастье произошло вот как. Отец — как и много раз до того — собрался ночью, в час пополуночи, с возом товаров в Рогозец. На Гампашском холме — это примерно в получасе езды от Есенице — лошади чего-то испугались, сильно дернули, отчего сорвался большой тяжелый ящик с мылом и свалился на голову отцу, который сидел, подремывая, на задке телеги. Теперь представьте: глухая ночь, матушка, проводив отца, только что заснула каким-то тяжелым сном, — короче, она никак не могла сообразить, почему телега
