речь, с которой все медлил выступить. Он встал, и сначала было неясно, чего он, собственно, хочет. Хеленка даже отодвинулась со своим стулом, полагая, что Феликсу, с его переобремененным желудком, необходимо удалиться. Но он слабо махнул рукой и заговорил сдавленным тенорком, в академической, выспренней манере. Он бормотал что-то о супружестве как о понятии юридическом, о семье, краеугольном камне общества. Тут Кунцу пришла идея, что хотя бы одну торжественную речь должен послушать и старый Паржик, который предавался в кухне у Анны грубым радостям, обгладывая кости и осушая недопитые бутылки. Кати привела его, и Паржик скромно остановился у двери. Все время, пока Феликс, запинаясь, бормотал что-то, отыскивая на скатерти разрозненные слова и водя пальцем по незримой и путаной карте своей речи, лояльный сапожник довольствовался усердными кивками; но едва плешивый юнец кончил, Паржик дал выход своему восторгу. Он аплодировал, раскрыв беззубый рот, и моргал своими наивными глазками.
Паржику поднесли бокал, а он раскланивался, как резиновый, на все стороны, и полы пиджака его мотались, и он вытирал слезы красным носовым платком, и пожимал руки — и так добрался до нас с Соней; тут он сунул руку в глубокий задний карман своих брюк, стянутых ремнем, и вытащил чайную розу, выведенную им лично. То был первый распустившийся в этом году цветок, бесплодный и немножко помятый. Паржик дунул на розу, чтобы расправить лепестки, и подал новобрачной.
— Какой вы добрый, Паржик, большое спасибо! — воскликнула Соня, решившая радоваться сегодня всему, как оно и полагается в такой день. Отколов миртовую веточку с груди, она на то же место, той же булавкой пришпилила эту розу.
— Соня, это
— Желтый цвет означает ревность, — вполголоса сообщила Хермина Хеленке в надежде завязать общение с ней.
А я подумал: нет, нет, не только ревность; желтое — цвет безумия! И вспомнилась мне некая алая роза… Алое — цвет любви.
— Давайте посумерничаем, — предложил Донт. — Я тут кое-что придумал, очень забавное, ну пожалуйста!
Он обращался к Хайну, который попросил Кати зажечь свет. Кати, улыбаясь, ждала у двери, что решит хозяин. Хайн медленно склонил голову — это означало согласие.
— Очень интересное, только будьте все внимательны. Это своего рода спиритизм, но вы не бойтесь, будет весело!
Донт проговорил это с чрезвычайно важным видом; опустив глаза, он вертел в руках вилку. Волосы его взмокли от пота, лицо было неестественно красным.
— Не верьте ему, ничего он не умеет! — пошутила Тина, однако это до того походило на правду, что все заранее усомнились в качестве обещанного развлечения. Я не знаю и уже никогда не узнаю, какую готовил Донт забаву, потому что он не успел и начать. Произошло нечто совершенно иное. В столовую явился Невидимый.
Его не было довольно долгое время. Прошло не меньше часа с тех пор, как он в последний раз пробегал тут на цыпочках из угла в угол. Я сказал — явился, желая подчеркнуть, что он не просто появился на сцене. Вошел он не тихо, не незримо, а с каким-то строптивым, даже угрожающим видом. Глаза его горели в сумеречном полусвете. Фиолетовые мешочки под ними казались почти черными. Я сразу сообразил: сумасшедший пьян.
Остановившись на пороге, он стал нюхать воздух. По одному его виду ясно было, что явился он с каким-то намерением. Заложив руки за спину, выпятив живот, он раскачивался, как зверь, готовящийся прыгнуть. Вдруг он запрокинул голову и громко завыл. Заржал, как лошадь, закричал ослом… Это ржанье, этот ослиный рев были его смехом.
И сразу — скок-скок! — в противоположный угол. И снова тот же ужасный смех. Соня вонзила ногти в мою ладонь. Хеленка прижала кулачки к глазам, по уши втянув голову в плечи. Она не хотела ничего видеть и слышать. Фюрст вынул изо рта сигару. Тетка бешено обмахивалась веером из черных перьев. Нет, нет, пугаться было нечего, и вовсе не нужно было отодвигать стул, чтоб открыть себе путь к бегству, как то сделал Макс: Невидимый просто шутил. Я мысленно смеялся над почтенной компанией. Что за страхи? В доме живет сумасшедший. После долгих лет тихого помешательства ему вздумалась дикая выходка. Он решил немножко попугать многоуважаемых гостей.
Вой раздался теперь из третьего угла, еще страшнее, чем прежде, если только его вообще можно было почитать страшным. Невидимый вообразил, что он и впрямь невидим, и ему тоже захотелось повеселиться на свадьбе. Что бы такое предпринять дядюшке Кириллу, если уж он так разошелся нынче? А вот возьмет да и явится к людям, которые его не видят, и немножко невинно позабавится. А как должно прозвучать в просторном помещении это ржанье и хрюканье, доносящееся неведомо откуда! Что там мечты Да писание недоконченных романов? Можно ведь и осуществить кое-что из богатых запасов фантазии. Да, именно дядюшка Кирилл демонстрировал сейчас свое спиритическое искусство, а не перепуганный, сжавшийся Донт.
Но папаша Хайн страшно рассвирепел. Я еще никогда не видел его таким энергичным. Он вскочил с места. Третий приступ безумного хохота был и последним. Хайн бросился к брату, п в один миг страшный невидимый гость превратился в глупого, невоспитанного озорника. Не годится пугать свадебных гостей столь мрачными шутками! Хайн схватил Невидимого за шиворот.
— Марш отсюда! — задыхаясь, крикнул он. — Убирайся со своим безобразным смехом!
И он потащил безумного к двери.
— Кто дал ему вина? — гремел Хайн. — Кто это был?!
Но надо было вытолкать помешанного за дверь, пока он не успел опомниться. Расследование можно было отложить на то время, когда виновный будет удален. То была тактическая ошибка Хайна. Он дал время сумасшедшему разозлиться в свою очередь. Его схватили за шиворот! Как любого видимого смертного! Какая безмерная дерзость, какое бесстыдство! Семейный договор нарушен, конец сладостной иллюзии — по крайней мере, на ближайшее время. Кирилл вырвался и схватил то, что было под рукой, — бокалы с недопитым вином. Хайн еле успел уклониться — фью! — полетел первый бокал, дзинь! — разбился о стену над головой перепуганного Кунца, дзинь! — полетел второй, его осколки осыпали Соню. Сумасшедший не стал медлить и скрылся за дверью. Из коридора донесся его победный рев.
— Ради бога, извините, извините!.. — бормотал Хайн, стряхивая с пиджака брызги вина.
В раскачивающейся люстре вспыхнул свет: Кати поспешила повернуть выключатель. За столом все сбилось. Даже патер Хурих утратил свое христианское хладнокровие. Он вцепился в тетку, воображая, что успокаивает ее. Тетка давилась слезами. Все заговорили разом, без ладу и складу. Из смеси голосов выделились дрожащие, но наиболее связные слова Хайна:
— Какая неосторожность… Конечно же, это слуги его напоили. Бедняжка не переносит алкоголя… Прошу прощения у дам — в особенности у дам! — Тут он обратился к тетке с вежливым, но тем не менее твердым, подчеркнутым упреком. — Разумнее было бы отстранить брата от участия в свадьбе. Не я распорядился допустить его!
— Петя, Петя! — судорожно цеплялась за меня Соня. — Это ужасно! Я несчастна… Что ты скажешь теперь? Как я испугалась! Видишь, я всегда говорила, что он злой. Теперь ты сам увидел, до чего он злой… Я испугалась за папу… Моя свадьба испорчена!
— Ну, ну, не будь таким ребенком, — успокаивал я ее по нраву супруга. — Говорят, посуду бьют к счастью!
Хайн продолжал почтительно спорить с теткой:
— Я велю запереть его наверху. Тогда он больше нас не обеспокоит.
— Нет, Хуго, ты не запрешь его. Ему надо успокоиться. Забыть о насилии, совершенном над ним. Хуго, ты поступил неправильно. Надо было дать ему отсмеяться. Тогда он сам ушел бы.
Энергия Хайна иссякала. По привычке он сдался перед теткиным авторитетом.
К Максу вернулось мужество. Хеленка перестала трястись. Из уважения к родственным чувствам Хайна все старались показать, будто ничуть не испугались, будто все это просто невинная шуточка, одним словом, ничего не случилось. Тон задавал шафер Кунц, и тетка благодарно поглядывала на него своими
