развлекайся как угодно. Не стану мешать твоим драгоценным утехам.
Соня словно не слышала. Она подошла к шкафу, нежно погладила засаленную одежду.
— Бедный, никогда больше он этого не наденет!
Она бережно соскребла ногтем пятно с клеенки на столе, с умиленной улыбкой вытащила из-под кровати шлепанцы помешанного, стала рассматривать их, как некую драгоценность.
— Сдается, дамы хайновского дома объявят дядюшку Кирилла святым, — язвительно проговорил я. — Я уже заметил некий общий у вас с теткой культ.
Она взглянула на меня пытливо и светло — и опять будто не поняла. Подошла к окну, открыла. Стала смотреть в сад, будто никогда его не видела.
— Знаешь, — сказала радостно, отступив от окна, — когда я смотрю отсюда, то у меня такое чувство, будто я смотрю его глазами. Знаю, ты не понимаешь меня, не хочешь понять, но представь! Сколько лет только он один смотрел в это окно! А теперь тут стою я, и глаза мои видят ту же картину. Мне открывается то же самое, что каждый день открывалось ему. Ничего не могу поделать — чувствую какую-то радостную связь… — Она наморщила лоб. — Я хотела… хотела еще что-то… Только уж не помню, что… — закончила она шепотом.
— По-моему, ты хотела плакать, — насмешливо подсказал я.
— Плакать? — Опа удивилась. — Нет, я хотела не плакать. Что-то совсем другое, гораздо лучше… Но теперь уж никак не вспомню.
— В таком случае умнее всего нам сейчас отправиться восвояси, — энергично заговорил я. — Считаю траурный визит оконченным. По-моему, ты не упустила ничего, чем могла почтить память невидимого дядюшки. Со святыыыыми упокоооой! — пропел я со злобным озорством.
Она зажала уши, словно услышала что-то ужасное.
— Нет, Петя, не надо так, слышишь? Не надо!
Самым знаменательным в этом странном посещении каморки Кирилла было именно то, как не совпадали наши мысли, как разнилось настроение, как накапливалось непонимание. Строго говоря, я давно уже должен был убедиться в том, что со времени выздоровления Сони ее душевные процессы идут совсем другими путями, чем мои. В дядюшкиной комнате это несоответствие обнаружилось предельно ясно. Когда я смеялся, она оставалась безучастной п немой, когда ей становилось грустно, я злился и скучал, когда я говорил насмешливо-трагическим тоном, она пугалась и смотрела на меня, как воришка, застигнутый на месте преступления.
— Со святыыыыми упокооой! — еще громче затянул я, просто уже из злорадства, грянул во всю мочь, захохотал…
Мой смех настиг ее уже на пути к бегству. Она бежала так, словно только что побывала под виселицей в пустыне, романтической ночью, испытывая свое юное мужество, — и вот только что прокричал традиционный филин… Бежала трусливо, на последней ступеньке споткнулась, чуть не упала.
Запирая каморку тяжелым ключом, я хохотал еще пуще, а она стояла внизу, вперив в пространство широко раскрытые глаза. Опять впала в задумчивость, опять погрузилась в непроницаемое молчание.
Доктор Мильде порой навещал нас. По его словам — не как врач, а просто как гость, как знакомый; но он всякий раз непременно заглядывал к Соне, спрашивал ее о самочувствии. Давал маленькие советы касательно беременности.
Хайн рассказал ему о странном желании дочери посмотреть комнату Кирилла.
— Не понимаю, что ее туда влекло. Петр в конце концов уговорил меня дать ключ. Наверное, не надо было этого делать.
— Э! — улыбнулся я. — Просто сумасбродный каприз. Я лично предпочитаю исполнять безобидные капризы, чтоб предотвратить худшее.
Позднее, когда мы с Хайном остались одни, я заметил ему:
— Вот на меня вы доктору нажаловались, а про себя не сказали, к какому милому визиту склонили Соню!
Мильде, однако, не придал особого значения нашей экспедиции в мансарду.
— Вот так идея, милостивая пани! — сказал он только, улыбаясь, как и я. — Она достойна несмышленого ребенка… Зачем дергать черта за хвост?
— Мне об этом не снилось, не думайте! — со странной нелогичностью ответила Соня.
— А почему это должно было вам сниться? — удивленно поднял брови Мильде.
— Не знаю. — Соня в нерешительности потерла лоб. — Может, потому что это было такое сильное впечатление… А дядюшка мне очень часто снится.
Доктор был далек от того, чтоб пойти по следу этой загадочной фразы. Ему не хотелось больше читать в этом доме длинные, утомительные лекции. Он преподал Соне несколько незначительных советов, — пускай-де займется чем-нибудь повеселее и больше думает о будущем, обещающем много надежд, а прошлое пусть себе мирно спит, — и продолжал пустую, обыденную болтовню с Хайном. По каким-то причинам он желал блеснуть перед нами в роли не только внимательного врача, но еще и приятного собеседника. Он пил наше вино и курил хайновские сигары.
А я еще раз убедился в том, что жена моя вынашивает в своей хорошенькой маленькой головке странные мысли, которые никому не поверяет, считает их бесконечно важными и, исходя из них, ведет какую-то свою опасную игру.
Вероятно, я бы серьезнее задумался над тогдашним состоянием Сони, над ее подозрительными настроениями, если бы именно в то время не был занят новым делом, которое мы начали с Хайном. Мы вводили на заводе цех косметики.
Мне стоило большого труда убедить тестя, что пора нам попробовать снабжать свою округу собственными пудрами и духами; с трудом втолковал я ему, какой это для нас позор, что на нашем участке до сих пор охотятся чужие. Мне очень помогло то обстоятельство, что после нескольких недель вынужденного безделья Хайн так и рвался к работе. Я и подбросил ему приманку. Старик недоверчиво поворчал, но потом все-таки ухватился за нее.
Уже в конце августа мы начали выпускать первые парфюмерные изделия. Меня и сейчас еще разбирает смех, как вспомню первые аляповатые коробочки, первые неудачные духи… А впрочем, то был даже трогательный период. Мы замирали в восхищении перед каждым образцом и врали друг другу, что изделие превзошло все наши ожидания, хотя сами-то далеко не были в этом уверены.
Знаменательно, что Соня не проявила ни малейшего интереса к нашим трудам. Даже Хайн сердился, видя ее полнейшее равнодушие к новшествам. Если же мы и добивались того, чтоб она хоть взглянула на тот или иной новый образец, — она, бывало, повертит его в руках, понюхает, подержит и безучастно поставит на стол. Но ведь косметические средства выдумывают для женщин! Нам нужно было мнение женщины, ее похвала — и так случилось, что в производственный процесс незаметным образом втянулась Кати. Не Соня, а чертенок Кати радовалась каждой нашей новой удачной вещичке. Кати подкрашивала лицо нашими пастелями, душилась нашими фиалками и ландышами.
Она устраивала перед нами целые спектакли, изображая важную даму. Хайну, который по-детски опасался того, что ждет нашу новую отрасль в будущем, нужен был чей-то смех, чтобы обрести уверенность. Смех этот поставляла Кати. Завернувшись в экзотическое покрывало, она прохаживалась перед нами воздушной походкой примадонны, губы ее пылали чувственной алостью, под рыжим чубчиком чернели сатанинские брови…
Все это была смешная игра, всего лишь удачная имитация — но когда Кати, с глубоким декольте, обозначенным перекинутой через плечо легкой шалью, Кати, благоухающая розами, Кати, с ее вызывающим взглядом и кровавыми губами порхала вокруг стула, на котором я сидел, — я смеялся, не разжимая губ. Мои ноздри трепетали, и я приходил в такое возбуждение, что боялся, как бы не услышали грохот моего сердца.
Следует напомнить, что все еще действовал врачебный запрет, наложенный на наше с Соней сожительство. Нас до сих пор разделяла плотина физического воздержания. Единственными ласками, которые я позволял себе по отношению к жене (если только они были ей желательны), было — погладить по щечке, взъерошить мимоходом волосы, целомудренно поцеловать в лобик…
После возбуждающих представлений Кати я подолгу бродил один в саду, голова моя трещала. «Какой
