Доктор просил всех пас дружно помогать победе ребенка. Надо напоминать о нем Соне всеми возможными средствами. Заставить ее думать о нем. Готовить ему приданое, колыбельку, может, даже игрушки. Опровергать Сонин бред, будто ребенок — от дяди. Сам он обещал еще раз попытаться разубедить ее в этом, как только представится случай. Он собирается действовать в этом направлении осмотрительно и систематически. Сегодня мы сами видели — он приложил все усилия, чтобы пробудить в пациентке способность рассуждать здраво. К сожалению, он встретил слишком упорное сопротивление и попытка его не имела успеха. Возможно, уже завтра ее убежденность в невероятном поколеблется. Жаль, очень жаль, что мы не обратили должного внимания на ее безумную идею прежде, чем она пустила глубокие корни, то есть в то время, когда ее рассудок еще боролся с ней.
— Конечно, я говорю это вовсе не для того, чтобы в чем-то вас упрекать. Я должен упрекать в первую очередь себя, ведь вы мне об этом говорили!
Хайн с жаром несколько раз кивнул. Я заметил, что он крепко стиснул зубы — видно, всячески старался сдержать дрожь лицевых мышц. Он предпочитал молчать.
Мильде сказал еще, что пациентка нуждается в полном покое. Следует исполнять все ее желания, обходиться с ней, как с хорошим, только немножко упрямым ребенком. Не сердиться за ее капризы, делать вид, будто верим всему, что она говорит, однако не быть в выдумках изобретательнее, чём она, сама.
— И не забывайте, — заключил он, — что Соня обладает высокоразвитым интеллектом и на нее может оказать роковое воздействие, если она в один прекрасный день отрезвится и поймет все убожество своего состояния. Тщательно следите за переменами ее настроений. Всякий раз, как она будет чрезвычайно возбуждена или непривычно тиха, — не оставляйте ее одну.
— Как? Как? — испугался Хайн; он потер виски, он стал заикаться, он никак не мог найти слова, чтобы сформулировать свой страшный вопрос. — Значит, пан доктор, вы опасаетесь, что Соня может… могла бы… поступить… безрассудно? Значит, надо даже ее… стеречь?
— Да, — ответил Мильде, с состраданием заглянув ему в глаза. — Необходимо найти человека, которому можно абсолютно доверять и который взял бы на себя ответственную задачу — бдить над больной.
— Кати! — предложила тетка, пристукнув своей жуткой клюкой.
Но еще не отзвучало это имя, как Хайн с жаром, со слезами в голосе вскричал:
— Я!
Врач посмотрел на него одобрительно, кивнул головой.
— Да, я живо помню, как отцовский уход дал уже один раз прекрасный результат. — Вероятно, он льстил Хайну только затем, чтобы доставить ему хоть эту жалкую радость. — Однако для столь утомительного служения вы, пожалуй, слишком заняты? — добавил он с притворно озабоченным видом.
— Я не буду ездить на завод! — выкрикнул Хайн.
И, может быть, потому, что сейчас он отказался от завода (дела которого все равно его давно перестали интересовать), отрекся от последней опоры, еще делавшей его мужчиной, он рухнул на стул и прерывисто зарыдал, судорожно сжав руками седые виски.
— Этого еще не хватало, пан фабрикант! — ободряюще заговорил доктор. — Выше голову! Не надо отчаиваться, пока не все потеряно!
Вид слез, стекавших по щекам Хайна, был, вероятно, очень неприятен Мильде. Подобно всем врачам, он боялся выражений чувств как заклятого врага своей профессии. Утешая старика, он придумывал, как бы ему поскорей и незаметней выбраться отсюда вон.
— Для вас, людей старшего поколения, осталось еще кое-что, чего не хватает нам, молодым, — проговорил он с фальшивым вздохом. — Для вас еще жив бог! Вы можете ему довериться и уповать на него.
— Мы верим и уповаем, — жестко произнесла тетка. — Но за спиной у нас — многие годы, когда мы верили и уповали напрасно.
Зря Мильде так спешил — я все равно догнал его еще на лестнице. Придержал за рукав пальто, чтоб он не сбежал.
Он посмотрел на меня, прищурив глаза, вдруг очень чужие и настороженные.
— Пан доктор, — начал я, противопоставляя его ироническому взгляду максимальную вежливость, — я хотел бы спросить вас — угрожает ли что-либо ребенку, который должен родиться?
— Безусловно, — насмешливо отвечал он. — Ему угрожает опасность материнской травмы. Женщина с помутившимся рассудком способна на любые экстравагантности. Следует бдительно стеречь ее. Но об этом я уже говорил сегодня. Жаль, что вы меня плохо слушали.
Я сообразил, в чем дело: Мильде обиделся, что я не внимал его объяснениям с жадностью смиренного ученика.
— Вы меня, кажется, не так поняли, — резко возразил я. — Меня ужасает то обстоятельство, что стать матерью предстоит помешанной. В семье уже было несколько случаев сумасшествия. Тут явная наследственность… Есть ли какая-нибудь надежда, что ребенок родится нормальным?
— Дорогой пан инженер, — подумав немного, ответил Мильде, — во-первых, вам, профану в медицине, не следует столь легкомысленно употреблять такие слова, как наследственность. Это звучит не очень-то красиво именно в ваших устах. Во-вторых, спрашиваете вы напрасно. Я не могу вам ничего сказать с уверенностью.
Я был далек от того, чтоб возражать на его намеки. Мне было безразлично, что он обо мне думает. Я только настаивал, чтоб он сказал мне, обязательно ли проявляется эта зловещая наследственность.
Мильде нахмурился. Сказал, что сумасшествие по наследству не передается. Разве что предрасположенность.
— Это одно и то же, — с горечью заметил я; меня уже начало раздражать высокомерие, с каким он цедил свои ответы, лишь бы отвязаться.
Мильде возразил, что это не одно и то же. Предрасположенность вовсе не обязательно ведет к заболеванию. Многое зависит от того, в каких условиях живет и развивается человек. Случай с Соней типичен: дело дошло до катастрофы исключительно под влиянием известных событий. Нельзя также не учитывать, что ребенок был зачат до потрясения.
— Впрочем, — поспешно добавил он, — здесь вообще нет ничего позитивного, на чем можно было бы строить предположения…
Да, ничего не скажешь, утешение не из удачных! Я коротко засмеялся.
— А Кирилл Хайн? Он-то как сошел с ума? Его мать тоже была здорова в период зачатия!
Мое возражение глубоко задело доктора. Он заявил, что, кажется, он не студент, а я не экзаменатор. Что я, собственно, хочу доказать? Что мой ребенок
— И знаете что? — сердито закончил он. — Я очень хочу сегодня попасть домой. Мне вовсе не нравится, что вы меня задерживаете.
Я — почти смиренно — прошептал, что хочу не утешений, а правды.
— Правды?
Теперь он даже как-то глупо усмехнулся. Потом вдруг вырвался и побежал к своей машине. Я бросился за ним. Мильде сел в автомобиль и хотел уже захлопнуть дверцу, но я, с трудом сдерживаясь, успел еще спросить — неужели ему и впрямь больше нечего сказать мне?
— Нет, — ледяным тоном ответил он, обозленный моей неотвязчивостью. — Я сказал вам все, что вы хотели знать.
И тронул машину. Я, красный от гнева, кричал ему вслед, что он не должен разговаривать со мной так скупо и враждебно, не удивительно же, что отца интересует судьба ребенка, — но Мильде уже не мог меня слышать. Или просто сделал вид, будто не слышит.
Я утешал себя, что только ради ребенка обязан сносить такие унижения. Я стоял у ворот, растерянно осклабясь, и ливень хлестал меня… Холодные струйки воды текли мне за ворот. Над входом горела лампа, и длинная тень от меня ложилась на землю. Какая-то заблудившаяся ночная бабочка коснулась на лету моего лба. Я в бешенстве отмахнулся…
Потом я вернулся в дом. Постепенно успокаивался. Стал обдумывать то, что услышал от доктора. Добрая то была весть или злая? Трудно сказать. По меньшей мере тут была мучительная неизвестность и
