шильцем пробитый капсюль, загонял на его место новый, заполнял мерку порохом, засыпал его в гильзу, затыкал пыжом. Пули от мушкетонов кромсал на восемь частей, засыпал вместо картечи, притыкал пыжом и уминал края гильзы. Любо-дорого было смотреть на его работу.
— Как, оружейник, есть ли порох в пороховницах?
— Был, да весь вышел, — с досадой тряхнул ирокезом Лузга. — Потратили почти целиком.
— Это всё? Только тот, что у тебя?
— Осталось мальца у огнестрельщиков, но у них на донышке, по разу зарядить.
Щавель снисходительно улыбнулся.
— Беда всех огнестрельщиков заключается в том, что порох на коленке не сделаешь, а стрелу можно.
— Ну его к лешему — луком со стрелами воевать, — Лузга любовно погладил начищенный и смазанный обрез, лежащий на постели рядом. — В рукопашной главное, чтобы патронов хватило, а то, бывает, стреляешь, стреляешь, а они всё лезут и лезут. Куда там со стрелами управиться.
— А я только ими воюю.
— У тебя сын эльф. Знаешь об этом?
— Наполовину, — сказал Щавель. — Наполовину моя кровь.
— В червяка под корой попадает.
— Жёлудь умеет угадывать скрытое и отворять неотпираемое. Больше никто из не умеет. Он далеко и без промаха стреляет из длинного лука. Жёлудь сейчас десятки ратников стоит, только надо научить его этому пониманию, но он парень сметливый.
— Как ты выражаешься, боярин, твой сын далеко пойдёт, — скрюченный Тибурон смотрел исподлобья, вытянув шею, как птица-падальщик. После вчерашнего объяснения, когда личины были сорваны, он не называл Щавеля господином. — Жёлудь будет держать в руках твою жизнь и распоряжаться ею, как ты распоряжаешься слугами.
— Замолчи, проклятый! — дверь в нумер распахнулась, Жёлудь, который пропускал вперёд старших, услышал слова Тибурона и заскочил первым. — Заткни поганую пасть, колдун, пока я не забил её осколками зубов.
Уста Тибурона сомкнулись, но жалящий взгляд говорил Щавелю: «Я предупреждал, что далеко пойдёт. Видишь, какой он сделался?»
— От-ставить, — осадил Щавель. — Развяжи его, будем начинать.
Освобождённый колдун принялся разминать спину. Достойные мужи расселись по местам, Жёлудь занял пост у двери. Лузга свернул релоад стреляных гильз, подсел поближе и достал из-под койки кнут, но Щавель остановил его движением руки.
— Ладно, нужен он как хрен на ужин! — огрызнулся Лузга, сворачивая кнут и вдруг замахнулся на пленника: — У-у, скотина!
Тибурон вздрогнул и моргнул.
— Что, испугался ебанашка? — заржал Лузга.
Щавель смотрел в глаза пленнику.
— Хочу тебе предложить сделку, — сказал он, колдун весь обратился в слух. — Помогаешь нам, помогаешь честно, без обмана, на результат — я даю тебе свободу. Как только буду уверен, что строительство железной дороги встало намертво и в ближайшие годы не возобновится, так я тебя отпускаю. Идёт?
— Идёт, — сразу, без паузы, выпалил Тибурон.
— Быстро ты согласился, — заметил Литвин.
— Он всегда так, — ответил за него Щавель. — Он быстро думает и быстро говорит. Так что? Признай согласие на словах.
— Я буду вам помогать, пока строительство железной дороги не будет прекращено, — подтвердил Тибурон. — Скажи мне, командир, чем досадил тебе этот проект?
— Не хочу, чтобы зараза расползалась, — безразличным тоном ответил Щавель. — Москва — это доброкачественная опухоль на теле Руси, а по железной дороге потечёт яд.
— Я думал, ты скажешь, что она злокачественная.
— Злокачественной Москва была до Большого Пиндеца, фильтровала через себя денежную кровь, питалась людьми, выделяла управленческие шлаки и законотворческие токсины, отравляя организм своими выделениями, пока не случилось закономерное. Под воздействием целительной радиации она превратилась в доброкачественную и разносит яд, но недалеко, и он слабый. В борьбе добра со злом всегда побеждает добро, его так много, что зло в добре просто тонет, как и положено всякому злу.
— Я запутался в вашей терминологии, — признался Тавот.
— Москва — это сосредоточие добра, — заявил Щавель. — Посмотри на карту, она выглядит как огромная лужа, и воняет от неё по всей Руси. Я не хочу, чтобы она протянула трубы, по которым хлынет зловонная жижа. Достаточно, что по грунтовым дорогам расползается всякая дрянь — манагеры, рэперы, хипстеры.
— Манагеры любят путешествовать, — заметил Тибурон. — Отсутствие железной дороги им не препятствует, а её наличие вряд ли увеличит трафик.
— Зато полезет другая мразь. Говорят, на юге Москвы живут чудовища, воплотившие в себе худшие фантазии советских мультипликаторов.
— Они там, в Бирюлёво не мобильные, как манагеры, — возразил Тибурон. — Как сидели ровно, так и будут сидеть, хоть ты им железную дорогу к самому дому подведи, хоть самолёт подгони. Племя жуткое, спору нет, но, если вы к ним не полезете, они вас не тронут.
— Мне не нужно к ним лезть. Мне нужно, чтобы никакая срань Господня на Русь не лезла, поэтому я остановлю железнодорожный ход, чего бы это мне не стоило. Если дорогу строит Орден Ленина, значит, в него и надо целить. Рассказывай, что о нём знаешь.
Тибурон некоторое время собирался с мыслями.
— Дай мне воды, — сказал он.
— Жёлудь, налей ему пива, — приказал Щавель.
Парень взял кувшин, который Лузга не успел даже ополовинить, налил полную кружку, поставил на пол рядом с Тибуроном. Пленник с сомнением посмотрел на ней, но пить хотелось, и он жадно припал, выглотав пузырящуюся влагу до самого дна. Рыгнул. Некоторое время смотрел в пол. Лицо колдуна заметно повеселело.
— Когда случилась война и ядерный Армагеддон произошёл на всей поверхности планеты, живительная радиация пробудила Ленина, дремавшего в своём хрустальном саркофаге. Преданные служители продолжали навещать мумию даже после войны. Сотрудники Мавзолея проработали с мумией так долго, что научились понимать её желания. Они купали мумию в ванне, делали ей массаж, умащивали пользительными химикалиями, обряжали в костюм, поправляли на груди галстук, подстригали ногти, расчёсывали бородку. Словом, делали всё, что заботливая старушка-мать делает со своим великовозрастным дитятей. Вполне естественно, что после пробуждения телепатический контакт стал основой общения. Он остался актуален по сю пору из соображений конспирации, потому что у стен есть уши, у холмов есть глаза и любая крыса может оказаться шпионом манагеров.
— Ты про Орден давай.
— Разбуженный Ленин приказал сотрудникам принести его мозг и его сердце, всё то, что выпотрошили перед мумификацией. С первым сотрудникам повезло — совсем рядом находился институт Ленина, где в банке хранилось сердце Ильича. А вот со вторым вышли затруднения. Институт мозга располагался в переулке Обуха, который облюбовали топорники. Это было православное общество мужиков с топорами, охотников за зомби, нечистью и семейными ценностями. Каждый топорник был суров, беспощаден к самому себе, бородат и силён духом до такой степени, что мухи падали на лету, оказываясь рядом. Каково было интеллигентным научным сотрудникам найти с ними общий язык, летописи умалчивают. Известно лишь, что они проникли в хранилище института и добыли мозг Ленина, представляющий собой десятки тысяч тончайших гистологических срезов на стеклянных пластинках. Чтобы обрести силу и разум, мумии требовались и сердце, и мозг. Повелела мумия собрать мозг по кусочкам, а для этого учредила Орден Ленина и обещала в награду силу свою, престол свой и великую власть над всей Москвой. Когда сердце и
