Десять месяцев провели мы с Агасфером, когда с пророками и вождем спасали драгоценную, понимаешь, жизнь «всенародно любимого» Значительного Лица, чтобы не дать ломехузам повода использовать его насильственную смерть для развязывания правового террора.
Теперь «любимый» развязал его собственноручно.
Конечно, определенная часть соотечественников моих понимала, что бандитски нарушивший Основной Закон так называемый президент всего лишь зловещая ширма, за которой действуют иные, тайные силы…
Порою даже возникало мимолетное чувство сожаления к тому, кем так беззастенчиво манипулировали ломехузы. Но даже если мы знаем, что некто выпустил из клетки бешеного волка, натравил его на беззащитных овец, то поначалу надо безжалостно уничтожить взбесившуюся скотину, а уже затем искать тех, кто привел опасного безумца к власти.
«Они и привели, те, кто сидят сейчас запертые им в Доме Советов, — горько подумал я, в очереди с полководцами пожимая руку Агасферу. — За кого боролись, на того и напоролись…»
Вместе с тем тревожное чувство закралось в меня, когда возник на совещании Вечный Жид. Мне почудилась, неведомо как ощутилась эта наша последняя встреча. «Агасфер, — со страхом подумал я, — перестанет скитаться по земле, ибо земли нашей больше не будет…»
Подобные мысли оформились зримо немного позднее, когда я теплым осенним днем выгуливал внука Леву по военному городку и раздумывал о продолжающемся парадоксе воплощения в мире реальном того, чего я ничтоже сумняшеся сочинял за письменным столом.
Идея рассказа о параллельном мире, которой я так гордился, она позволяла мне писать «Страшный Суд» двумя рядами одновременно, была теперь бессмысленной и безнадежной.
Реальный мир оказался похлеще сочиненного мною. И та причина, по которой во всамделишном мире отрешили от должности президента, была ныне куда весомей, нежели придуманная мною детская игра в созданную якобы ебээном тайную террористическую и кровавую службу.
Не были взорваны еще новые чернобыльные объекты, но за этим дело, увы, не ржавело, никто сейчас в России не сумел бы поручиться за собственное безопасное бытиё.
Я смотрел на весело бегущего рядом по лесу внука и с тоской думал: сумеем ли мы уберечь от грядущей опасности наших потомков? Стариков вот, ветеранов войны и труда уже не сумели… Даже хлеба им вдоволь не обещает преступный режим, управляемый друзьями с того берега океана.
Хреново было у меня на душе, когда показалась впереди на лесной аллее знакомая фигура.
Это был Иосиф Виссарионович.
На последней встрече вождей и полководцев в Киеве решили перебросить с Курил моего двойника: считалось — на Дальнем Востоке японцы выжидательно притихнут.
В помощь Стасу отрядили молодого македонского царя, остальных Агасфер разослал по регионам, дабы негласно воздействовать на тех, от кого зависела целостность России.
Бонапарт улетел к Горлову в Красноярск, Суворов взял на себя Поволжье, Гитлер выбрал южную часть России, Саша подался в Киев, а Сталин и ваш покорный слуга остались пока в Подмосковье, под рукою у Агасфера, вроде чрезвычайного резерва оперативного штаба.
…Лёва — архивежливый мальчик.
Он здоровается со всеми, кого встречает на улицах поселка, у дверей лифта, на лестницах и, тем более, на лесных дорожках.
Он и товарищу Сталину сказал приветливо «Здравствуйте», а когда я представил внуку вождя, объяснив, что это дедушка Сталин, Лев произнес привычно «А я Лёвка-мальчик», а затем внимательно посмотрел на просветленно улыбающегося вождя, озабоченно оглядел меня и, будто бы осознавая серьезность момента, по-деловому произнес:
— Хорошо, что ты здесь, дедушка Сталин… У нас уже есть в городке дедушка Ленин. Но тот дедушка каменный, а ты живой.
Надо ли говорить о том, что от наивных слов маленького Лёвы Иосиф Виссарионович был в восторге.
«Проклятые москали! — привычно подумал Мазепа. — Ужо я вам! Еще немного — и гореть вам с нечестивцем Петром в геенне огненной, затопчут вас и черный, и красный, и конь-блед из колесницы благословенного Иоанна!»
О том, что сам он торжественно отлучен от церкви и громогласно проклят с амвонов всех церквей Руси Православной, гетьман-предатель старался не думать. Но по ночам не мог уснуть, маялся, когда зримо представлял в горячечном воображении, как по указанию ненавистного ему Петра в Глухов собрались казачие старшины для избрания нового гетьмана.
Мазепа знал, что 7 октября 1708 года стародубского полковника Скоропадского единодушно избрали гетьманом Украины, вместо предателя, измена которого так поразила, ужалила в сердце Великого Петра.
Из Киева, Чернигова и Ярославля прибыли на выборы три архиерея и торжественным собором предали Мазепу проклятию. И в тот же день на площадь вынесли куклу — персону, как было указано в высочайшем указе — наряженную в платье бывшего гетьмана, принародно сняли с персоны знаки ордена Святого Андрея Первозванного, разжаловали и вручили палачу.
Старший прапорщик, вспоминая об этом, инстинктивно хватался за шею, будто и сейчас на ней лежала петля, которую набросил палач, а затем поволок куклу за собою по улице на глуховскую площадь, где вздернул персону на специально для того водруженной виселице.
Операция по захвату боеголовки прошла успешно, ее укрыли на окраине малороссийской столицы и тщательно оберегали от постороннего глаза потаенное место, включив в персонал, опекающий бомбу, и прапора-шизофреника, полагая, что он пока еще нужен: кроме Тараса у подпольных движенцев ракетчиков не было.
И потому обретался Мазепа подле украденной им боеголовки на правах вроде как няньки. Караульную службу гетьман не стоял, харчился за милую душу, от пуза кемарил, пытался рассказать усатым боевикам про Полтавскую битву и собственную роль при Карле, но хлопцев история не волновала, прапора они избегали и байки его никто не хотел слушать.
Тарас Романович не обижался, полагая охрану бомбы неразумным быдлом, рассеянно отрезал в кладовой, набитой провиантом, добрый кусище сала и одержимо жевал с паляныцею вместе, бормоча под нос строки из выученной им давно пушкинской «Полтавы».
— Давно замыслили мы дело, — исповедывался неведомо кому, проталкивая слова сквозь сало, Мазепа. — Теперь кипит оно у нас. Благое время нам приспело; борьбы великой близок час. Без милой вольности и славы давно склоняли мы главы под покровительством Варшавы, под самовластием Москвы.
Но независимой державой Украйне быть уже пора; и знамя вольности кровавой я поднимаю на Петра.
Готово всё: в переговорах со мною оба короля; и скоро в смутах, в бранных спорах, быть может, трон воздвигну я. Друзей надежных я имею: княгиня Дульская и с нею мой езуит, да нищий сей к концу мой замысел приводят. Чрез руки их ко мне доходят наказы, письма королей…
Ни королей, ни иезуитов у Мазепы конца Двадцатого века не было. Ничего, окромя бредовых измышлений больной психики и вполне реальной ядерной боеголовки, у которой и дневал, и ночевал Тарас Мазепа, заурядный обер-прапор из Хмельницкой дивизии, призванный, между тем, сыграть незаурядную роль в истории.
— Правительству и президенту Украины предъявить России ультиматум! — снова потребовали ультра-незалежники из подполья. — Пусть возвращает ридной неньке Краснодарский край, где живут истинные украинцы, так называемые кубанские казаки, а заодно и Ростовскую область, ибо Азовское море испокон веков было морем украинским! Иначе — взорвем атомную бомбу…
