Королев кивнул в угол номера, где стояли пустые бутылки из-под пива.
— Грешен, балуюсь пивком. Кстати, для провинциального города у вас неплохое пиво.
— Спасибо и на этом. А мы-то своим никелем гордились…
— Погоди, и до никеля дойдет очередь, за тем я сюда и приехал. Не пиво ведь пить, в самом деле! Так, говоришь, подобьем бабки? Хорошо. Только подождем немного, я позвоню, чтобы убирали со стола, кажется, есть ты уже не будешь.
Стол убрали. Друзья расположились в креслах, у открытой балконной двери. Королев закурил, Андрей Иванович, поколебавшись немного, потянул из пачки сигарету тоже.
— Брось! — сказал Вадим Николаевич. — Опять начнешь.
— Не начну. Уже проверено. Выкурю с тобой одну за компанию. Ты станешь излагать?
— Могу и я. Давай посмотрим на дело с точки зрения сегодняшнего убийства. Ставим главный вопрос, который возникает при расследовании любого преступления, когда личность преступника неизвестна. Кому выгодно? Кому нужна смерть Тимофея Старцева? Рассматривать ее, эту смерть, можно с двух позиций. Или она связана с убийством Ирины Вагай, или не связана. В первом случае можно допустить, что к устранению режиссера, начавшей колебаться — это можно заключить по ее попытке написать нам разоблачающее заявление, — Старцев имеет прямое отношение. Тем более что именно Старцев поднял тревогу. Но теперь, когда судебно-медицинская экспертиза подтвердила насильственный характер смерти Вагай, эта версия не стоит и выеденного яйца. Тимофей Старцев лгал. Почему? Не он ли и утопил Ирину, выполняя чье-то задание? А теперь убрали и его самого…
— И ночной визит в дом Вагай, — напомнил Гуков.
— Конечно, и он связан с развернувшимися событиями. Но как связан? Знали ли враги, что документы находятся в квартире Вагай, или искали нечто, могущее навести нас на след? Ну, скажем, то же самое заявление, о существовании которого они могли подозревать… Может быть, стоило задержать Старцева? Уже тогда, когда стало известно, что Ирина Вагай убита.
— А что это могло дать? У тебя нет против него никаких улик.
— А ложь на допросе?
— А как доказать, что это ложь? Старцев ведь не утверждал, что скрывшимся под водой пловцом была именно Ирина Вагай.
— Вероятно, не утверждал. Но тогда в случае задержания он был бы жив.
— «Был бы»… У нас с тобой сплошные «бы», Вадим. Это все по части благих пожеланий. Сам ведь знаешь, что больше семидесяти двух часов ты не маг бы его держать, а на большее при таких уликах никакой прокурор не даст санкцию на содержание под стражей. Заключение эксперта вы получили в понедельник. В четверг или пятницу выпустили бы Старцева, а в субботу его бы зарезали, как это и произошло в действительности. И этим арестом только бы насторожили врага, показали бы, что наша фирма не верит в несчастный случай.
— Сдаюсь, — сказал Королев, шутливо поднимая вверх руки. — Железная логика у вас, товарищ представитель Центра. С первой позицией ясно. Вторая версия совсем дохлая. Ведь если смерть спортсмена не связана с Вагай, тут версий сколько угодно, и самая близкая, лежащая на поверхности, — убийство из ревности. Кому-нибудь Тимофей Старцев перешел дорогу, при его успехе у женщин это немудрено. А соперников у него…
— Имя их — легион, — улыбнулся Гуков. — Кстати, Вадим… Этот самый дед Пахом намекнул, что наш спортсмен даже жене своего начальника строил глазки.
— Уж не думаешь ли ты, что этот петушок, который и мухи, как о нем говорят, не обидит…
— А что ты думаешь? Ревность, как и любовь, прибавляет сил… По моей просьбе Вася Мелешин проверил намек сторожа. Не беспорочна супруга начальника станции. Были у нее грешки со Старцевым, увы, были.
Королев покачал головой.
— Если расследовать каждый грех этого красавца, — сказал он, — мы утонем в версиях и подозрениях.
— А что делать? Такова наша доля, Вадим. Нельзя нам ни в воде тонуть, ни в огне гореть. А тонуть в фактах — вовсе зряшное дело… Пусть твои парни займутся связями спортсмена. Забросим широкий бредень, авось что зацепим.
— Васе Мелешину я поручу отрабатывать с другими эту вариацию. И ребят из уголовного розыска попросим подключиться. Но, поскольку мы связываем это дело с Вагай, убийство Старцева останется в нашем производстве. Ты сам-то что возьмешь на себя, Андрей?
— Личную жизнь Ирины Вагай и разработку сотрудников той самой лаборатории, — сказал Гуков. — Она закодирована буквой «Сигма»? Значит, вот этой «Сигмой» я и займусь… Кого ты мне даешь в помощники?
— Пожалуй, Мелешин самый подходящий.
— Так он ведь у тебя уже пристроен к делу Старцева, ищет повод для ревности.
— Ничего, его на все хватит. И потом, честно признаться, интуиция подсказывает, что тут не ревностью пахнет.
— А я завтра утром схожу на станцию, с дедом Пахомом поговорю, потом поброжу по пляжу, — сказал Гуков. — Василий Кузьмич в шутку рекомендовал мне вести расследование в плавках, а я по случаю ЧП даже из чемодана их не вынул.
— Давай-давай вытаскивай! — сказал Королев. — Для наших мест стоит небывалая жара. Как на юге загоришь. Только гляди кожу не сожги, солнце у нас обманчивое.
— Не сожгу, — пообещал Гуков. — И вот еще что. Я подготовлю запрос о связях Ирины Вагай в столице. Надо знать, кем и чем она была, пока училась там в институте культуры. Ты организуй, чтоб завтра моя депеша ушла из Рубежанска.
— Будет сделано, — сказал Королев.
Гостиничный буфет открывали в семь утра. Гуков с удовольствием выпил два стакана чаю, именовавшегося в меню почему-то калмыцким. Чай был с молоком, маслом и солью. О таком напитке Андрей Иванович только слыхал от товарищей, работавших в Средней Азии, и чай ему, такой непривычный, неожиданно сразу пришелся по вкусу.
Хороши были и свежие горячие беляши. Гуков любил завтракать плотно. Рубежанская кухня подняла ему настроение. На пляж Андрей Иванович отправился пешком и без десяти минут восемь уже снимал щеколду калитки спасательной станции.
Здесь было пустынно и тихо.
«Не видно бдительного сторожа Федора Матвеевича, — подумал Гуков. — Не «бормотушкой» ли пробавляется сей оригинал?»
Он угадал. Андрей Иванович нашел деда Пахома в небольшой, заваленной рухлядью каморке — она служила жильем для старика и, по-видимому, «лабораторией» для его сомнительных опытов. Гуков постучал в дверь, услышал неразборчивое бормотание и вошел.
Неуютное жилье старого и неопрятного человека, давно махнувшего рукой на бытовые условности…
Сторож сидел за ветхим деревянным столом перед трехлитровой банкой с темной жидкостью. Подле стояла большая алюминиевая кружка, ее дед Пахом, кажется, только что опорожнил до половины. Стук в дверь помешал ему расправиться с тем, что Гуков уже определил «бормотушкой». Он заметил, как плескалась, успокаиваясь, жидкость в кружке, а Федор Матвеевич медленно вытирал губы тыльной стороной ладони.
— Здравствуйте, Федор Матвеевич, — приветствовал старика Гунов. — Извините, что побеспокоил.
Воздух в каморке был тяжелым, замешанным на сложных запахах. Различались порой мутный дух застарелого нечистого белья и пригоревшей пищи, запах масляной краски. Но одолевал все остальное запах перебродивших дрожжей, которые наверняка были главным компонентом в знаменитой пахомовской «бормотушке».
— Доброе утро, молодой человек, — сказал дед Пахом. — Не извиняйтесь, в это время к Федору Матвеевичу можно входить даже без стука. Садитесь к столу.
