февраля в Хасавюрт прибыла делегация от отца — казначей Шамиля Хаджио, Бутун–Хасан, переводчик Шах–Аббас. Руководил делегацией Юнус Чиркеевский, тот самый Юнус, что отводил 8–летнего Джамалутдина к генералу Граббе. После взаимных приветствий Юнус произнес речь. Он сказал: «Цель настоящего нашего приезда только в том, чтобы удостовериться, действительно ли этот молодой человек сын нашего великого имама, но переговоров на этот раз не велено иметь никаких»[107] . Когда перевели слова Юнуса, Джамалатудин улыбнулся: как же старики узнают его через 16 лет. Но у делегатов Шамиля память и глаза оказались цепкими. Они прежде всего обратили внимание, что Джамалутдин очень похож на Кази–Магомеда. Затем они начали задавать вопросы — что помнит офицер о своих детских годах. Джамалутдин несколько затруднялся, но все?таки вспомнил, к примеру, гору Ахульго, белую лошадь, на которой сидел отец, речку, через которую переходили… Все это соответствовало истине. Чтобы полностью убедиться, необходима была еще одна процедура. Делегаты через переводчика попросили, чтобы Джамалутдин обнажил левую руку до плеча. Шрамы от падения со скалы имелись. Значит, все в порядке!
«Поздравляю! — сказал Юнус князю Д. А. Чавчавдзе. — Как вы доставили нам радость о возвращении сына великого имама, так и мы можем вас обрадовать честным словом, что ваше семейство очень скоро будет возвращено вам»[108].
На другой день послы выехали на родину. Рассказы их передавались из уст в уста. Но от Шамиля и народа утаили то, что их очень смутило в Хасавюрте: Джамалутдин, сын их имама, ходил к офицерам в гости и танцевал с их женами.
Переговоры опять начали затягиваться. Проволочка была из?за миллиона рублей, который хотелось получить горцам. Ответ на их притязания звучал категорично: или Шамиль получает сына и 40 тысяч рублей, или князь Чавчавадзе отказывается от жены, сестры и детей. Но в последнем случае имам не увидит более Джамалутдина. Срок на размышление был дан до 5 марта. Шамиль созвал в Ведено почетных стариков и наибов, передал им ответ Чавчавадзе, а затем сказал послам князя: «Возьмите его семейство, я его более держать не намерен». Поблагодарив их, Шамиль отправил делегатов в Хасавюрт, куда они прибыли к сроку, 5 марта.
Когда деньги были пересчитаны, разложены по мешкам, отмечены сургучными печатями той и другой стороны, уложены на подводы, царские войска, охранявшие Джамалутдина и деньги, тронулись к укреплению Кутинское. Вместе с сыном Шамиля выехали князь Чавчавадзе, переводчик Грамов и другие.
По просьбе имама в Маюртуп явился Грамов. Было 4 часа утра. Шамиль приказал тотчас же подать чай, угощение. Утомленное его лицо выдавало, что он не спал всю ночь. Поблагодарив Грамова, он произнес: «Завтра у нас большой день. Надо, чтобы никакой измены не было… Еще я хотел сказать, — продолжил Шамиль, — что хотя, по нашим обычаям, отец и не должен встречать сына, но я выехал навстречу, собственно, для того, чтобы проводить моих..» (речь шла о княгинях и их близких, — Б. Г.)[109].
Имама беспокоила мысль об измене. Он предупредил Грамова, что на рассвете прикажет всем наибам, чтобы ни один из них не смел переступить границу места встречи. Подкрепляя эту мысль, он добавил: «Где в деле участвуют большие люди, там должна быть честность»[110]. Затем задал несколько вопросов.
— Что же сын мой, здоров ли он?
— Слава богу, здоров.
— Он, вероятно, ни слова не знает по–татарски?
— Так, но это понятно: он столько лет прожил в России. Но вы за это не притесняйте его, он поживет с вами и выучится.
— Поверь, что он будет у меня жить, как захочет. Пусть только живет со мною [111].
Шамиль признался, что всю ночь не спал, думал о встрече с сыном.
Встреча состоялась на следующий день на чеченской реке Мичик. На одном берегу, на горке, находились войска: 6 рот пехоты 9 сотен казаков и 6 орудий. Над ними развевалось голубое знамя с генеральским вензелем. Солдаты стояли сомкнутыми рядами. Приказ был ни в коем случае не стрелять, но быть готовыми при надобности атаковать противника. Играл духовой оркестр. На. другом берегу под большим черным зонтом на траве сидел Шамиль. В пятистах метрах позади него, укрытая в лесу, в абсолютной тишине стояла кавалерия — 5 тысяч человек. Имам временами становился на колени, чтобы удобнее было смотреть, и наводил подзорную трубу в сторону войск: может, почувствует отцовское сердце, который из офицеров его сын. Но расстояние было велико.
День выдался на редкость ясный, светило вечернее, но довольно яркое солнце. В стан горцев прибыл Грамов. Шамиль попросил его взять 35 мюридов, пленниц с детьми, его сыновей Кази–Магомеда и Мухаммеда–Шеффи и отвести их всех на 250 метров за реку. Туда же Шамиль предлагал привести его сына Джамалутдина, кого?либо из офицеров и для сопровождения их 35 солдат. Грамов согласно кивнул и двинулся первым. За ним тронулись арбы с княгинями, 16 пленных грузин, 35 мюридов во главе с сыновьями Шамиля. Кази–Магомед ехал на белой лошади, в белой черкеске и белой папахе. Мюриды представляли собой нечто вроде гвардии, это были самые отчаянные бойцы Шамиля, все они имели наградные знаки — звезды и круглые пластинки из золота или серебра. Одеты мюриды были также богато. Вся эта группа производила сильное впечатление.
Когда горцы дошли до назначенного места за Мичиком и остановились, Грамов поскакал к своим. Вскоре с противоположного берега отправились Джамалутдин, князь Чавчавадзе, барон Николаи и 35 человек штуцерных. За ними следовали 16 пленных горцев и две фурштадские повозки с деньгами.
Вдруг кто?то из мюридов не выдержал и, чтобы поскорее увидеть вблизи сына Шамиля, пришпорив коня, помчался навстречу. Но их поняли правильно.
Мюриды поцеловали руку Джамалутдину. Через минуту подъехали и остальные во главе с Кази– Магомедом. Братья горячо обнялись. В это время мюриды опустили ружья дулами вниз и запели: «Ла– Иллах–ил–аллах».
Затем началось прощание. Расставались тепло, как родные. Князь Чавчавадзе, бывшие пленницы и их люди уехали на свой берег. Едва горцы повернули к себе, как из толпы бросился к Джамалутдину 16– летний юноша. Джамалутдин догадался, что это его младший брат Мухаммед–Шеффи. И на этот раз стояли мюриды, опустив ружья и отдавая почести. Проехав немного, Джамалутдин заметил отца, который сидел под зонтом. По бокам, поджав ноги по–турецки, на коврике сидели два пожилых человека, видимо, какие?то важные люди. Позади на легком ветру колыхалось большое знамя с серебряными надписями из Корана. Когда до Шамиля оставалось шагов 30. Джамалутдину подвели вороного коня. Глаза Шамиля загорелись: он увидел, с какой легкостью сын оказался в седле. Джамалутдин так же легко спрыгнул и медленно подошел к отцу. Они обнялись и долго стояли так. По лицу Шамиля текли слезы, но он их не стеснялся и не вытирал. Все понимали важность минуты. Никто из пяти тысяч всадников не шелохнулся, а пели свое «ла илла–ха». Освободившись из объятий отца, Джамалутдин стал по правую сторону от него. Тут только Шамиль заметил четырех русских офицеров, стоящих поодаль.
— Кто они такие? — спросил имам. Грамов ответил, что офицеры провожали его сына. Шамиль велел передать свою благодарность. Расставаясь, Джамалутдин обнялся с товарищами. К этому все отнеслись с пониманием. Человек 50 мюридов провожали офицеров за реку Мичик.
Джамалутдин снова прыгнул в седло и поехал рядом с двумя своими братьями. Подъезжая к войскам, он обратил внимание на их строгие боевые порядки. У каждого отделения имелось свое знамя. Командиры находились перед фронтом и держали ружья в правой руке. На правом фланге всей кавалерии можно было увидеть две пушки. Позади них на нескольких арбах — снаряды. Джамалутдину это очень понравилось. Но когда по команде начальников мюриды произвели несколько перестроений, а в заключение устроили скачки с джигитовкой, сын Шамиля пришел в восторг. После всего этого наибы и младшие командиры получили возможность поздравить сына Шамиля с благополучным возвращением. Он отвечал улыбкой и отдавал честь. Через час войска углубились в лес, праздник кончился, начались суровые будни.
… В России не переставали интересоваться судьбой Джамалутдина. Но сведения, поступавшие из владений Шамиля, были скупы. Говорили, что сын имамй совершил путешествие по Дагестану и Чечне,
