заключен в соседнюю с пленницами комнату, где жил довольно долго. Когда же в очередной раз Мухаммед–Шеффи напроказничал, Шамиль отправил его в другое наибство. Он сказал, чтобы сын там учился и набирался ума.
В марте 1855 года Мухаммеда–Шеффи привезли в Ведено. Он изменился. «Хорошенький мальчик, — рассказывали княгини, — несколько возмужал, ходил степенно и не шалил, как прежде, видимо было, что его порядочно вышколили в чужих людях».
Мухаммед–Шеффи успел принять участие в боях на заключительной стадии войны. В одном из донесений царского командования говорится, что 1 июня 1859 года третий сын Шамиля и Омар Салтинский со своими воинами вступили в бой с частями русской армии у Цудахарского форта. Потеряв 20 человек убитыми и ранеными, они вынуждены были отступить.
В августе 1859 года Шамиль, отступая из Чечни, прибыл в Карату, где находилась резиденция Кази–Магомеда. В Телетле ему сообщили, что царские войска заняли Чох. А от Чоха до Гуниба, куда торопился имам, рукой подать. Кази–Магомед, сопровождавший отца, советовал укрыться не в Гунибе, а на горе Ротлато–меэр. Шамиль не изменил своего решения: в Гунибе находился его третий сын — Мухаммед– Шеффи.
Из всех спутников имама единственным, кто чувствовал себя хорошо в калужском плену, был Мухаммед–Шеффи. Очевидцы рассказывали, что он был всегда здоров и весел. Если Кази–Магомед в Калуге чурался русского общества, то Мухаммед–Шеффи, наоборот, обзавелся друзьями и неплохо проводил время. Одну встречу вспоминает писатель И. Н. Захарьин (Якунин).
«… Как только Шамиль и Кази–Магомед покинули дворянское собрание, дамы тотчас овладели горцами, из коих двое особенно привлекали на себя их благосклонное внимание: первый был Магомед– Шеффи… Очень разговорчивый и веселый, он старательно учился говорить по–русски..» Своим поведением Мухаммед–Шеффи заслужил доверие генерал–губернатора Калуги и царского двора. В 1865 году ему даже поручили съездить на Кавказ для набора эскадрона горцев.
Рассказывают, что весть о приезде Мухаммеда–Шеффи молнией разнеслась по аулам. Горцы проходили сотни верст, чтобы увидеть сына Шамиля, получить от него весточку об отце.
Мухаммед–Шеффи поступил на русскую службу и ничуть не тяготился ею. С 8 апреля 1861 года он был определен в лейб–гвардии Кавказский эскадрон во 2–й взвод в чине корнета. В 1863 году его зачислили в состав царского конвоя. В 1877 году сын Шамиля дослужился до звания полковника.
Во время войны с турками в 1877–1878 годах Мухаммед–Шеффи просился на фронт, но получил отказ.
Интересен эпизод, случившийся летом 1889 года. Писатель И. Н. Захарьин и военный историк В. А. Потто сидели в Кисловодском парке. Они увлеченно беседовали о прошлом Кавказа, об удивительных событиях, свидетелями которых были сами. И вдруг Василий Александрович Потто воскликнул: «Вот кто бы мог порассказать о былых героях Кавказской войны!». В их сторону шел полный, с рыжеватою подстриженной бородой, высокого роста и атлетического сложения человек в генеральской форме. Это был сын Шамиля — Мухаммед–Шеффи. Поздоровались, завязался разговор. Мухаммед–Шеффи поблагодарил И. Н. За–харьина за статью об отце. «Генерал говорил ломаным русским языком, — вспоминал писатель, — но речь его была правильная и округленная». С этого дня они постоянно назначали встречи в Кисловодском парке.
В августе генерал закончил лечение и выехал в Казань к месту своей службы.
Зимой Мухаммед–Шеффи на целый месяц приехал в Петербург. Все это время он провел с писателем: рассказывал о Кавказской войне, о ее героях и, конечно, о своем отце.
От Захарьина мы узнаем, что Мухаммед–Шеффи не раз бывал в Кисловодске на лечении. Там он был самым популярным человеком. Отдыхающие, показывая на него взглядом, шептали друг другу: «Вот сын Шамиля» или следовали за ним по пятам. Добродушный по натуре, Мухаммед–Шеффи не обращал внимания на любопытных. Но особый интерес его приезд вызывал у горцев. В аллеях кисловодского парка в эти дни появлялись люди в необычных костюмах — в папахах и черкесках. Осетины, черкесы, кабардинцы с необыкновенным вниманием разглядывали человека в генеральской форме.
Однажды Мухаммед–Шеффи подошел к живописной группе горцев, оказавшихся кабардинцами. Генерал заинтересовался, откуда они, из какого аула и что делают в Кисловодске. Горцы ответили, что они специально приехали, чтобы увидеть его, сына Шамиля.
Мухаммеду–Шеффи разрешались свободное перемещение по всей территории царской России и даже поездки за границу.
Как?то в Париже с ним приключилась занятная история. Читая французскую газету «Фигаро», генерал обратил внимание на одно объявление. Там говорилось, что Мухаммед–Шеффи находится в Париже, что он получил много ран на войне и чудом спасся. Газета извещала, что желающие могут увидеть сына Шамиля всего за один франк. Мухаммед–Шеффи поехал по указанному адресу, заплатил франк и оказался лицом к лицу с «сыном Шамиля». Это был громадного роста человек, брюнет, одетый в черкеску и обвешанный с голойы до ног оружием. Мухаммед–Шеффи обратился к шарлатану.
— Вы действительно сын Шамиля? — спросил он, едва сдерживая себя.
Жулик, услышав русскую речь, стушевался, но вскоре овладел собой и, оправившись, начал рассказывать небылицы. Дагестанец пожалел шарлатана и не выдал в руки полиции, но предупредил, чтобы тот не выступал от его имени. Об этом эпизоде Мухаммед–Шеффи также рассказала Захарьину, и тот включил рассказ генерала в свою книгу «Шамиль в русском плену».
В последний раз И. Н. Захарьин встречался с Мухаммедом–Шеффи в 1901 году. Тогда только и было разговоров, что об англо–бурской войне. Все прогрессивное человечество сочувственно относилось к бурам. Писатель также заговорил как?то с генералом о бурах. Мухаммед–Шеффи заметил: «А вот моему отцу 50 лет назад никто не помогал».
Сын Шамиля хотя и жил на чужбине, но был по–дагестански гостеприимен. Он обычно сам разливал чай, резал хлеб, подавал на стол. Сам встречал и провожал гостей. Снимал с вешалки и подавал гостю пальто, помогал надеть. Протестующим Мухаммед–Шеффи говорил: «Гость — твой господин, а ты его слуга, это говорил мне мой покойный отец; услуживая вам, я исполняю его завет и приказ».
Шамиль в 1866 году, готовясь к отъезду из России на богомолье, написал своему племяннику Джемал–Эддину, гимринскому старшине, письмо. В нем, в частности, говорилось: «Когда мы подумали относительно имения нашего, находящегося у вас, а именно: дом, пахотные места и сады, то не нашли более полезного употребления имения этого, как завещать его… сиротам нашего селения. И поэтому мы завещаем… чтобы половинной частью с дохода имения пользовался тот, кто будет управлять имением, то есть поливать сады, пахать поля и поправлять дом, другая же половина должна быть обращена на пользу сирот. Собирай сирот в свое время в мой дом и раздавай им указанную часть дохода с имения.
… Что же касается до моего дома, то в нем пусть живет тот, кто будет управлять имением, и пусть он поправляет его, чтобы он не разрушался. А тебя уполномачиваю, Джемал–Эддин, распорядиться: отдашь, кому хочешь, или же оставь в своих руках. Кланяйся нашим родственникам, особенно жителям селения вообще…»
Будучи в Гимрах, от колхозника Абдуллы Магомедова (1906 года рождения) мы услышали следующий рассказ: «Житель нашего селения Гу–сейн–Гаджи Базарганов по торговым делам как?то ездил в Петербург. Когда это случилось, в Гимрах никто не помнит. Думаю, что путешествовал Гусейн–Гаджи еще до моего рождения, но после смерти Шамиля. Так вот, земляк наш был в Петербурге. На одной из площадей города он случайно встретился с генералом. Видал генералов Гусейн–Гаджи в Петербурге и до этого дня, но те его даже не замечали. Этот же генерал, когда поравнялся с горцем, подозвал его к себе. У гимринца душа ушла в пятки: в чем дело? Но каково же было удивление Гусейн–Гаджи, когда начались расспросы. Разговор шел на русском языке.
— Откуда приехал, кунак? — спросил генерал.
— Из Дагестана, — ответил горец.
— Дагестан большой, а из какого округа, аула?
— Хунзахского округа, из Гимр.
Услышав это, генерал обрадовался и пригласил горца к себе. Назавтра, когда они встретились, генерал сказал, что он сын Шамиля Мухаммед–Шеффи, и стал расспрашивать о родственниках, близких и дальних, о хозяйстве.
