— Вот и сажусь.
— Ау, внученька. Родители непутевые, а ты еще хуже.
Господи, неужели мне теперь всю жизнь придется жить с бабушкой?! Пожалуй, перспектива выйти замуж выглядит менее удручающей. Хотя, с другой стороны, бабушка права: какая из меня жена? Возьмем, к примеру, Ксениного мужика. Ему и нужно-то всего — миску щей да картошки с грибами. И то Ксения целый день топ-топ-топ в своих валенках, из комнаты в кухню, из кухни в комнату. А «техникумовскому» уже «и чтоб хозяйка и чтоб уют» подавай. Ну, а если муж — художник? Ему ведь не просто обед, а «декальтесы», не мещанский уют, а современный интерьер нужен. Сколько уборка этого «интерьера» бессмысленно времени сожрет! Страшно подумать.
Вот и получается, что если поступить в университет, то меня даже на Ксениного мужика не хватит.
Нужно постараться как-то объяснить это Николаю. Иначе получается сплошной обман.
— Здравствуйте, Николай, как вы догадались, что…
— Да бабка твоя сказала. Ух, и боевитая у тебя бабка, приехала шороху навела, с матерью моей поцапалась. Ага. И тебя сначала выругала, потом велела к тебе ехать.
— Раздевайтесь, проходите. Снег идет?
— Ага, прямо хлопьями валит. Вон пальто вымочил.
— В воскресенье будет хорошо на лыжах кататься. Давайте поедем в Токсово. Там сказочный снег на еловых лапах.
— Чего по холоду болтаться? Лучше на танцы сходить. У меня в Пушкине знакомые парни есть. Поехали, что ли?
— Зачем на танцах знакомые?
— Да, на незнакомые танцы припрешься, можно и по морде схлопотать.
— Ну, если это сопряжено с такой опасностью, то лучше поехать на лыжах. У меня, правда, с лыжами проблема. Точнее две.
— Чем это от них воняет?
— Видите ли, лыжи очень старые, и краска с них почти слезла. С такими в поезде было бы неудобно ехать. Поэтому я купила тюбик черной краски и перекрасила их, думала, так незаметнее.
— Ага. Ну, ты даешь! И чего теперь?
— Не сохнут. Вторую неделю липнут и руки пачкают.
— Ага. Дерьмо, а не краска.
— А вторая проблема — нужно крепления переставить. Потому что мои ботинки жмут, а мамины старые не влезают в зажим.
— Ну и чего?
— Я вот хотела вас попросить… Если, конечно, не трудно.
— Ну, неси инструмент и газеты, чтоб не перемазаться тут у тебя.
— Эта отвертка подойдет?
— Ставь ногу сюда, примерим, чтоб лыжа за лыжу не зацепала.
— Так?
— Какая у тебя нога! Аккуратненькая, загорелая, прямо откусить хочется. Чего как цапля поджала? Ладно, не боись, до свадьбы не обижу.
— Свадьба — это не главное. Гораздо важнее научиться общаться друг с другом. Чтобы общение обогащало.
— Чего это? Шуры-муры, а потом в кусты? Не, я человек прямой, если да — то женись, а нет — нечего девчонке и голову морочить.
— Тогда получается, как в «Скованные одной цепью».
— Кино, что ли?
— Нет, американский сценарий в «Иностранке». Там негр и белый, смертельно ненавидящие друг друга, скованы одной цепью. Они бегут из тюрьмы и вынуждены вместе бороться, помогать друг другу. Мне кажется, что если женятся, не научившись общаться, им также весело, как черному и белому в тюрьме.
— Чо трудно-то? Чо я, негр какой? Я сам их ненавижу.
— Плохо это. Расизм называется.
— Да ладно тебе. А хорошенькая ты сегодня — жуть! Вся розовенькая, глазищи стрекозиные. Так и сияют. Слушай, тебя кто-нибудь целовал?
— Нет. Почти что нет.
— А что у вас там на стене висит?
— Где?
— Ага! Вот теперь я первый!
Странно: взрослый человек, а радуется как ребенок, что сумел обмануть меня и приложиться губами к щеке. Разве это поцелуй? И вообще, глупости все эти поцелуи — непоцелуи, если Пшеничному достаточно было один раз дотронуться до моих ледяных ног, чтоб кожа до сих пор горела под коленкой, как обожженная.
— Старье твои лыжи. Пора выбрасывать.
— Они только выглядят такими, а по глубокому снегу, в лесу, очень удобные.
— Чего в лесу делать? Палками за елки цепляться?
— Ну что вы! Там же сказочно красиво. Чистый снег мгновенно стирает с глаз мозоли от прокопченных коробок домов.
— Ладно, примеряй сразу обе, посмотрим, как вышло.
— По-моему, все хорошо. Спасибо огромное, без вас я бы всю зиму в городе проторчала.
— Кто делал! С тебя причитается.
— Может быть, чай поставить?
— Чего вскочила? Чаем не отделаешься. А талия у тебя, ё-моё, прямо рюмочкой! Двумя пальцами можно задушить. Слушай, а соседи видели, как я сюда пришел?
— Конечно.
— А что они скажут, если я у тебя на ночь останусь?
— При чем тут соседи?
— Ладно, не боись, сказал, не обижу — значит, не обижу. Ну-ка, сколько там натикало? Ого! Пол- одиннадцатого! Пора. А то мне мать такую баню устроит!
Объяснила, называется! Ничего-то он не понял. Чуть даже приставать не начал, как «техникумовский»! Ведь, казалось бы, старше меня на девять лет, должен быть в сто раз умнее, а самых простых вещей не понимает. Для него существует только раз и навсегда заведенный порядок: сначала целоваться, потом на танцы (или, может, наоборот?), потом остаться на ночь, потом жениться (или опять наоборот?).
А для меня это долгий совместный путь, который может привести в город — дружбу или деревню — товарищество, а может, в поселок — общая работа или в столицу — семью, в страну — дом. Или может окончиться тупиком.
Как же мне ему объяснить, что мне больно, когда из меня выдирают отдельные куски: глаза, ноги, талию, а остальное выкидывают.
Вот ведь, живем в одно время, в одном городе, а разговариваем на разных языках. Может быть, это потому, что время для разных людей течет по-разному? Может он замаскированный ровесник бабушки, Ксении, Елены Яковлевны? И если мне вдруг придется выйти за него замуж, он тут же сбросит кожу молодого человека и останется в оболочке дряхлого Кощея?
Представляю, как он прикует меня к камню в темной пещере и будет высасывать кровь. Пока я не превращусь в прозрачную тень и не растаю.
Бр— р, уж лучше жить с бабушкой.
Новый год — новые хлопоты.
Погадать бы, пустые или нет. Ну-ка, на тарелках папиного сервиза: да-нет, да-нет… Нет, сервиз правду о нашей жизни не скажет, он не для нас служит, а для гостей. Интересно, ему все равно, чьим
