— Папа в цирке работает.
— Клоун, что ли?
— Да.
— Ну, ты даешь! Хоть бы соврала. Пришли. Можешь полюбоваться на мою берлогу.
Почему берлога? Это целый замок. Обыкновенных комнат таких не бывает. Огромные черные шкафы, письменный стол со слона, кожаный диванище-бегемотище. Можно подумать, что здесь живет страшный великан, который охраняет сокровища. Он любит полутьму и не любит чужих девчонок, сующих везде свой нос. Его глаз — единственная лампочка в бронзовой люстре. Он отражается в длинном до потолка мутном зеркале. К зеркалу прислонен столик на гнутых ножках. Вот оказывается, где лежат сокровища, которые охраняет невидимый великан — шкатулки с бусами, гримом, пудреницы, парики. Всматриваюсь в расплывающееся зеркало: вдруг сзади кто-нибудь подкрадывается? Нет, никого. Только две заколдованные принцессы с длинными ресницами и темно-малиновыми губами. У одной вокруг головы короной лежит белая толстая коса, а у другой длинные черные локоны. Кто их заколдовал? Почему они такие грустные?
— Ася, ты бы хотела, чтобы у тебя всегда были такие локоны?
— Не выдумывай. Это грубая театральная подделка. Она только со сцены смотрится.
Ася надевает на толстого мраморного Амура бусы и браслеты. У Амура отбит нос и пальцы.
— Ася, а тебя мама не заругает за то, что мы все трогаем?
— Она здесь не живет.
Как это? Где же может жить мама, если ее дочка здесь? Ну, конечно, как же я не догадалась — Ася разыгрывает меня. Считает маленькой, вот и дразнит.
— Ты мне не веришь?
Ася подходит к шкафу и медленно открывает тяжелую скрипучую дверь. Вот где, наверно, свернулось косматое чудище.
— Не надо!
— Что «не надо»?
— Шкаф открывать.
— Не выдумывай. Видишь, она даже платья почти все свои забрала.
Ася залезает в шкаф, я — за ней. Дверь со скипом закрывается. Внутри приятно пахнет духами и старым деревом.
— Она ушла к своему новому мужу. Так… деятель один, из ее театра… Только он ей не муж.
Деятель — неприятное слово. Сейчас Ася выскочит из шкафа и захохочет: «Обманули дурака на четыре кулака!»
Нет, не выскакивает — значит, все и вправду так плохо. Поэтому мы и сидим в шкафу, где темно, холодно,… Только бы Ася не догадалась, что я боюсь.
— Пойдем чайку попьем, что ли…?
Действительно, ужасно есть хочется.
— Ты любишь чай с кофе и сахаром вприкуску?
— Не знаю, не пробовала. Может, просто кофе заварить?
— Да ну, возиться.
Вылезаем из шкафа. По лицу у Аси не заметно, что она только что про маму говорила такое.
— Посиди в столовой, я мигом.
«Столовая» — закуток, отгороженный шкафами рядом с дверью. Там стоит обыкновенный кухонный стол и два плетеных стула. На тыльную сторону шкафа повешен коврик, и от него становится теплее и уютнее.
— Ты что свет не зажигаешь?
Щелк — на стене над столом загорается оранжевая лампочка. Ася, обжигаясь, льет из огромного чайника кипяток в стаканы, из маленького чайничка вытряхивает несколько капель желтоватой заварки. Высыпает из железной банки в рот полную ложку сухого кофе, добавляет сахар, жует и запивает чаем.
— Попробуй, вкусно. Как с конфетами.
Зачерпываю немного кофе.
— Бери больше, не стесняйся. У меня от матери целых четыре коробки осталось.
Жую кофе с сахаром.
— Посуду и тряпки она забрала, а мебель и комнату мне оставила. Чтобы было, в случае чего, куда вернуться.
Запиваю кофе кипятком.
— Я сейчас тебе кое-что покажу.
Ася приносит журнал «Юность», листает его, протягивает мне страницу со стихами. Читаю.
— Да не читай ты. На фамилию посмотри. Видишь, моя фамилия.
— Но имя-то другое.
— Это моя сестра. По отцу. Думаешь, у моего папочки одна я такая? У него бог знает сколько детей по свету пущено.
Ой, где— то я уже это слышала. От бабушки. Когда она про МОЕГО папу говорила! Кофе у меня с непривычки проскочил не в то горло. Кашляю. Запиваю кипятком.
— Между прочим, я тоже стихи пишу. Хочешь, покажу?
Ася приносит тетрадку, исписанную в столбик нешкольным почерком.
— У тебя папа тоже поэт?
— С чего ты взяла? Он — режиссер. Уже старый и лысый. Я хожу к нему, когда деньги кончаются. Меня там кормят. Знаешь, как его сто первая жена законно готовит?!
Разве так о папе можно говорить? Или вообще о взрослых? И после этого ходить в школу, делать уроки, болтать о всякой ерунде с девчонками? Может, она только притворяется пятиклассницей? А стихи взяла и просто-напросто переписала откуда-нибудь? Нет, не похоже. Если такое просто так говорить, то оно может и вправду случиться. И тогда навсегда останешься в этом заколдованном замке. И время остановится.
— Ася, а как же ты тут спишь? Тебе не страшно?
— Я иногда вижу сон, как меня сзади кинжалом убивает разбойник. Я иду по дороге, а он крадется за мной по пятам: я останавливаюсь — и он останавливается, я не оборачиваюсь, но знаю, что он — совсем рядом. Бегу, но от него не убежишь… Мне каждый раз очень страшно умирать.
Ой, как странно: я тоже вижу этот сон. Неужели так бывает, чтобы один и тот же сон приходил в разные места к разным людям.
— Ася, тебе не кажется, что там, в шкафах, кто-то косматый дышит. Ну, в том другом, где книги… Там вполне кто-то может свернуться и спать.
— Не выдумывай. Тебе домой пора. Родители хватятся, что доченьки так долго нет, рассердятся и в угол тебя поставят.
Зря Ася со мной, как с маленькой. Вдвоем мы бы наверняка справились с этой великаньей комнатой.
— Ася, давай мы хоть в люстру еще несколько лампочек ввернем?
— Не выдумывай. Настольная лампа есть уроки делать — и хватит.
Нет, пожалуй, нам с Асей даже вдвоем эту громадную комнату не обжить. Ютимся на трех островках: за шкафом, где пьем чай с кофе и сахаром, на письменном слоне, где, лежа на животах, пишем уроки, и у зеркала — это наше главное место. Здесь мы представляем себя артистками. А все остальное вокруг — безбрежное море, которое так и норовит тебя заглотить, пока ты перебираешься с острова на остров.
— Ася, а что если мы твоей комнате Новый год устроим?
— Как это?
— Ну, перед Новым годом все моют, чистят, пекут пироги.
— Ты умеешь печь пироги?
— Можно и без пирогов. Половинку Нового года сделаем. Представляешь, твоя мама приедет и
