В ванне искупаться мне хотелось, потому что до этого я никогда в ванне не мылась. Только в бане у Гренадерского моста и в душе у мамы на кафедре. А «холодный сапожник» смешно звучит: холодный — как нос кота, как эскимо — сапожник. Впрочем, сапожник оказался самый обыкновенный, в будке. Чинить сандалии отказался. Пришлось купить новые. Дом Антонины Ивановны тоже обыкновенный. В парадной, как у всех, пахнет кошками.
— Не люблю запах кошек. В блокаду кошек не было. Всех съели. У нас в бывшей спальной старушка жила. Однажды смотрим — по всему дому моль летает. Что такое? Ну, прямо хлопья тополиного пуха. Никуда от нее не деться. Умерла старушка. Хотели доски от сундука на гроб взять. Открыли — а там полным-полно кошачьих шкурок: рыжие, серые, черные. Вот моль, значит, откуда была. Пришлось мне дворнику свой двухдневный паек отдать, чтоб свез старушку на кладбище… Уж не знаю, схоронил он ее или нет — тогда с этим туго было.
— Посиди пока в комнате, я пойду тебе ванну приготовлю.
Комната у Антонины Ивановны похожа на нашу: разделена на две половины шкафами. Только у нас папин стол завален бумагами, а стол ее сына — инструментами и какими-то приспособлениями. На стенах афиши. Сразу видно, что человек работает в цирке. На половине Антонины Ивановны все вещи дореволюционные, а у сына современные. Тоже две комнаты в одной. Или это две жизни в одной?
— Собирайся, вот тебе полотенце и халат.
— Антонина Ивановна, а вы здесь и до войны жили?
— Да. Это была квартира моих родителей.
— Вся-вся? Без соседей?
— Она очень небольшая. Это была гостиная, и еще две маленьких комнаты: спальня и детская. Их у нас отобрали, когда родителей репрессировали.
— Что такое «репрессировали»?
— Девочке в твоем возрасте неприлично задавать столько вопросов взрослым. Когда вырастешь, сама все узнаешь. Иди быстрее в ванну, она остывает.
Да— а, «узнаешь», когда никто не хочет мне ничего объяснить.
До чего же в горячей воде хорошо! Прямо засыпаешь и растворяешься в ней. Наверно, если сейчас открыть пробку, я утеку вместе с водой в трубу и даже не замечу этого.
— Ну, замылась, барышня — вороны унесут. Вытирайся, и идем на кухню чай пить. Я ленивые вареники приготовила.
— Из творога?
— В Петербурге всегда говорили творОг — творОжники. Видишь, какая своеобразная у нас планировка: кухня крохотная, а ванна огромная. В начале войны мы колонку топили паркетом. К декабрю вода замерзла. У соседки, которая жила в нашей бывшей детской, в сорок втором умер муж. Так она его как в январе в ванной поставила, так до марта он и простоял, не похоронила, чтоб по его карточке паек получать.
Зачем Антонина Ивановна мне про э т о рассказала? И я еще в э т о й ванне мылась? Да мне даже к ручке двери — и то теперь страшно прикоснуться. Может, ее платьем прихватить, чтобы не заразиться? Микробы смерти, хоть и не видимы, но очень живучи. Подцепишь с ними какую-нибудь блокадную болезнь и умрешь.
— Вкусно? Сама знаешь, я в разносолах не сильна, не московской закваски. Бери сметаны побольше.
Вареники у Антонины Ивановны были просто здоровские. Крупные, как картофелины. Я бы сейчас их целую миску съела. Даже без сметаны. Нет, хочешь — не хочешь, а придется вставать.
— Есть тут кто в каменном гробу живой?
— Ой, бабушка, ты что из города приехала? Подожди, не переходи одна по доске. Антонина Ивановна пошла и упала. Я тебя сейчас переведу.
— Ты что это в рубахе еще? Спишь, что ли? На дворе третий час, а она и не вставала! Небось, опять в книгу торчала полночи? Присмотреть за тобой некому!
— Как ты узнала, что я здесь одна?
— Да жиличка ваша позвонила.
— Антонина Ивановна?
— Господи, как вы тут живете?! Совсем без ума твои родители. Сгноить ребенка в сырости хотят! Эти каменные стены из кого хошь все соки высосут!
— Бабушка, что такое «репрессирован»?
— Не морочь голову глупостями. Собирайся лучше. У родителей твоих заботушки никакой: уехали, а бабка, как всегда, отправляй сиротинушку в лагерь.
— В тот же самый лагерь? В Зеленогорске?
— Тот самый. Для таких вот артисток, как ты.
— Ба, знаешь, я прямо как предчувствовала, что в лагерь поеду. Мне каждую ночь снилось, как по городу маршируют пионеры: в белых рубашках, алых галстуках, с горнами, с барабанами. Не такие пионеры, как я или кто-нибудь в нашем классе, а настоящие, про которых в книгах пишут. Бам-бам-барабам! Выходи к нам, вставай в строй — станешь тоже настоящей пионеркой! А что? Я теперь могу. Я теперь на четверки и пятерки учусь. Ты слушаешь? Только во сне мне никак на улицу было не выбраться. Все плутала по каким- то коридорам, натыкалась на запертые двери…Будто меня заколдовали и не пускают в пионеры.
— Фантазерка, вся в батьку. Собирайся, кому говорят!
Зря это бабушка — в лагере обязательно должна быть пионерская работа. Тем более что теперь меня возьмут в средний отряд.
— Ася-я! — Асенька! — Как ты сюда попала?
— Ну что ты вопишь? У нас же родители в профсоюзе работников искусств.
— Нет, это же просто чудо — приехать, бог знает куда, и сразу встретить тебя! Будто только что вместе сидели принцессами в париках перед зеркалом — потом раз — и вместе очутились пионерками в лагере!
— Я здесь уже второй месяц торчу.
Ну вот, я как дура: «Ася! Ася!», а она смотрит на меня как на чужую. Будто ждет, что я сейчас всем про нее разболтаю. Подумаешь, она соврала, что учится в седьмом классе, подумаешь, ее записали в первый отряд. Ну и что? Я никогда никому ничего не скажу. Только зачем делать вид, что она и вправду большая, а я маленькая? Ну и ладно, буду в своем отряде дружить. Вот хотя бы с Мариной. Мы с ней познакомились в поезде. Она сказала: «У тебя законная кофта. Махнемся со мной». Я сразу поняла, что ее кофта лучше: у нее русская, а у меня нерусская. И прямо в поезде поменялась с ней кофтами.
— Дуры, в друг-дружкиной одеже ходят!
Это Жаба про нас с Мариной. И когда он успел заметить?
Нас с Мариной за один стол с ним и Черным посадили. Черный — это не кличка, а фамилия. Зато Жаба — кличка. А похож: толстый, в зеленой лыжной куртке. И еще лезет.
— Жердина!
Это он про меня. И не стыдно ему обзываться? На себя бы посмотрел. Красавец! Да еще перед Черным выслуживается.
— Чего ты терпишь? Хочешь, я этому толстяку тарелкой прямо в морду залеплю?
Марина никого не боится. Жаба не посмеет ей соль в компот бросить или в суп плюнуть. И еще она умеет много лагерного, чего я не умею. Например, она умеет танцевать. Конечно, не так, как Ася. Ася в сто раз лучше танцует.
— Ася, научи меня танцевать.
— Чего тут уметь, смотри на других и делай, как они.
А в глазах: «Брысь, малявка». И шушукается со старшими девчонками.
— У меня не получается. Ты потанцуй со мной, покажи.
— Я с девчонками не танцую.
Конечно, зачем ей с девчонками танцевать, когда ее все время мальчишки приглашают.
