леса переставлять. Конечно, она полезная, но все равно развратная.
— Знаешь, доча, мы в этом году ни разу в лес не выбрались, а говорят, опят уродилось видимо- невидимо. Взяла бы ты корзинку, да сбегала на пихтовую горку.
Ура— а! За грибами послали! Где моя больша -ая корзина?! Пихты, сосны, слышали — мама на меня больше не сердится! Ворона, слышала? То-то же — нечего и каркать. Ой, до чего же лес красивый! Так бы и съела каждое деревце! Как же я могла забыть, какие у сосенок упругие веселые лапы. «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду». Это все город виноват: швыряет головой о каменные стены, не мудрено, что всю память отшибает. И зачем только люди свои комнаты шкафами да диванами в игрушечные города превращают? Сделали бы лучше из своей комнаты лес.
Ой, и вправду опята! А я-то думала, меня просто так отправили, чтоб под ногами не болталась. Да сколько же их! С двух пней корзина наберется. Нужно поторопиться их собрать и бежать обратно. А то там все на наш дом работают, а я тут прохлаждаюсь, веточками-кустиками любуюсь.
— Вот и молодая хозяюшка вернулась. Ну-ка, покажи, что в корзинке-то?
«Хозяюшка» — придумает же Анюта… Разве у хозяев бывают ноги по колено мокрые?. И руки, как у рака.?
— Ах, хороши опятки! Люблю их маринованными. Их, между прочим, и солить, и жарить, и сушить можно. Вот у нас в деревне бывало…
— Пришла, дочура, молодец. Нам нужно торопиться. Если твой отец и вправду наприглашал гостей, то неудобно опаздывать.
— Опятки, говорю, отборные. Прямо один к одному.
— Так вы, Анна Григорьевна, возьмите их себе. Замаринуйте. Зимой будет самое милое дело.
Ого! Анюте все мои опята! Она, видите ли, их любит! Мы, может, тоже их любим!
— Да, молодой-то хозяюшке, поди, жалко опяток-то?.
Причем тут «жалко»? Раз мама решила отдать — пусть отдает. Только зачем сюсюкать: «Ням-ням- ням, деточка, угости тетю конфеткой».
— Ну, что вы! Берите, берите. Она у нас девочка добрая.
— Вот и хорошо, что ты добрая. А то если будешь жадничать, люди подумают, что ты еврейка. Думаешь, моим парням еврейка нужна?
Мало ей грибов, она еще и обзывается! И мама за меня не заступилась. Не сказала ей, что между грибами, евреями и штукатуркой нет никакой связи
Ну и ладно. Я тоже промолчу. Возьму ведро, спущусь в подвал и буду вычерпывать воду. Может, тогда хотя бы дом заметит, что я полезная?
— Мартышка, ты что тут затеяла? Ехать же надо.
На— адо же! Про меня вспомнили! Гости, поди, уж и собрались давно. Ждут-пождут хозяев, на пыльные углы посматривают. Художник взял от скуки журнал, валяющийся на стуле, Писатель машинально поправил разбросанные по столу недопечатанные листы. Дамы сидят на диване и стараются не замечать мещанскую тахту, простодушно высовывающуюся из-за шкафа. Светские гости ждут светски опаздывающих хозяев. Вот, наконец, дверь распахивается и изящно влетает папа: «Извините, но у меня вместо ресторанного обеда котлеты из кулинарии и две свежеиспеченных шутки. Надеюсь, первосортный юмор заменит первосортный бифштекс из „Астории“?
Впрочем, не исключено, что первыми до дома доберемся мы, ибо мы уже вышли на финишную прямую. И тогда: «Ах, извините, мы задержались — штукатурили дом. Сами понимаете, настоящая интеллигенция сначала землю попашет, а потом уже попишет стихи».
— Мам, а ты что наденешь?
— Костюм джерси.
— Новый, голубой? Здорово! Я еще ни у кого не видела, чтоб и юбка и кофта были вязаными. Сразу видно, что он заграничный. А мне что надеть?
— У тебя же есть терракотовый сарафан. С белой кофточкой он еще прилично выглядит.
Да— а, рыжий сарафан… Он мне выше колен, и молния едва сходится. Впрочем, как хотите. Уж лучше я похожу в старом сарафане, чем меня обвинят в том, что я мещанка и клянчу тряпки.
— Мам, а где мы переоденемся?
— Войдем на минуту в комнату, поздороваемся, возьмем быстро, что нужно из шкафа, и в кладовке оденемся. В конце концов, они люди интеллигентные, поймут.
Они— то поймут, а вот папа с мамой не понимают, что у меня просто не подходящий возраст для интеллигентности.
Интересно, кто для них важнее — гости или я? Вот умри я, кто им меня заменит? Даже если родится другой ребенок, разве это буду я? Нет. Почему же тогда все самое лучшее для гостей?
— Зайка, не сутулься. Постарайся войти к гостям непринужденно, но без развязности.
Легко сказать: в грязных шароварах, мокрых носках — и без «развязности».
— Ну-у наконец-то, гости уже заждались прекрасных хозяек!
— Работникам штукатурного фронта — виват, виват, виват!
— Как, эти тонкие пальцы хирурга еще и штукатурить умеют?!
— К столу, хозяюшки, к столу.
— Одну минуту, мы только переоденемся в сухое.
Здорово папа все устроил: и накрыл, и сервировал, и блюда, похоже, что из ресторана. Как это он один управился?
— Мам, у меня чулок в шкафу целых не оказалось. Мне при гостях неудобно было рыться.
— Возьми мой капрон. Только вымой ноги и шею.
Причем тут шея? Можно подумать, что она сквозь капрон будет просвечивать.
— Что ты делаешь?! Прекрати сейчас же ягоды из варенья руками вытаскивать.
— Это не ягоды. Это похоже на орехи. Разве варенье из орехов бывает?
— Бывает. Любимое варенье Сталина. Если ты так будешь за столом себя вести, стыда с тобой не оберешься.
Конечно— конечно -за столом! Что я, не знаю: рыбу ни в коем случае ножом. Дичь ножом, а потом руками. И изящно помалкивать. Пока тебя не спросят.
— Наливай суп в супницу. Только не опрокинь на себя.
— Папа будет фильм показывать? Он достал со шкафа аппаратуру
— Добавь сметану в салат.
— А в той коробке торт или птифуры?
— Не трогай ничего. Неси салат в комнату.
Ага, салат это хорошо. Его перед собой как щит нести можно, никто и не заметит, что сарафан мал.
— Вот они плоды эмансипации: женщины штукатурят, мужчины занимаются кулинарией.
— Ну почему женщина может быть профессором и не может быть штукатуром?
— Но не в одном же лице совмещать оба достоинства?
— Э-э-э, что не говорите, а я заплесневелый ретроград: люблю, когда рядом слабое, милое, уютное создание.
— Скажи лучше, что ты любишь жену-служанку.
Есть до чего хочется! Так бы и заглотила всю тарелку! Но! И — раз: колени вместе, спина прямая! И-и два — ложку зачерпнуть не до краев, и три — бесшумно сглотнуть суп, и-раз — локти прижаты к туловищу, и — два — не хлюпать носом, и три…
— Зайка, принеси, пожалуйста, с кухни хрен и нарежь еще хлеба.
— Кстати, о нашей привычке есть хлеб: у нас на днях на Ленфильме был прием английских кинематографистов. И одна англичанка за столом меня спрашивает: «А что, это правда, что русские едят очень много хлеба?» А я ей: «Ну, что вы, совсем нет». И вдруг замечаю, что тянусь за последним куском булки, оставшемся на огромном блюде.
Суп это — ерунда на постном масле, а вот как я воспитанно справлюсь с этим плоско раздавленным цыпленком? Может, сказать, что уже сыта? Еще больше к себе внимание привлеку…
