коллективно создавала и соответственные ограничители: не имело смысла предлагать вещи заведомо неприемлемые для США, других партнеров по Совету Безопасности и ведущих арабских стран. С этой точки зрения «пакет» Евгения Максимовича вызывал вопросы, и не только у меня. Подготовленное мидовскими арабистами заключение не оставляло сомнений в том, что с таким «пакетом» выходить на контакты не стоит.
Отмечая, что «пакет» имеет ряд общих моментов со схемой, которая предлагалась советской стороной в Хельсинки, мы обращали внимание министра на то, что выдвижение вновь на передний план проблемы арабо-израильского урегулирования, пусть даже и без жесткой увязки по срокам с решением кувейтского кризиса, но в одном «пакете» с ним, сразу столкнет нас с американцами. Они не готовы ни к сочленению этих вопросов, ни тем более к таким предлагавшимся в «пакете» шагам, как возобновление американцами их прерванного диалога с ООП и обязательство США оказать влияние на Израиль. Подобную постановку вопроса, писали мы, воспримут в Вашингтоне как подыгрывание С.Хусейну и отход от договоренностей, зафиксированных в совместном советско-американском заявлении в Хельсинки.
Во-вторых, мы отмечали нежелательность ассоциировать СССР с поддержкой иракских претензий к Кувейту, особенно в территориальном вопросе (в «пакете» предусматривалось, что Ирак в предварительном порядке получит заверения от руководства Кувейта, скрепленные гарантиями Саудовской Аравии, о благоприятном для него рассмотрении вопросов, которые были темой переговоров с кувейтской делегацией в Джидде до начала вторжения 2 августа). Этот элемент «пакета» негативно повлиял бы на отношения СССР с широким кругом государств как на Западе, так и в арабском мире, так как воспринимался бы как готовность поощрить агрессора (добавлю, что это было бы совершенно неприемлемо не только Вашингтону или Лондону, но и Тегерану, не говоря уже о самом Кувейте).
Оба эти момента, подытоживали мы, вряд ли приблизят мирное урегулирование кризиса, но могут осложнить реализацию этой задачи: в США их могут воспринять как показатель ненадежности СССР как партнера, что способно лишь подтолкнуть Буша форсировать ставку на военное решение, а С. Хусейн поймет дело так, что в «пятерке» возник разлад и потому торопиться с урегулировнием не надо.
Я не знаю, как поступил министр с нашим заключением, в частности, уходило ли оно куда-нибудь из МИДа (передав его министру, я сразу же улетел по его заданию в Турцию). Но мне достоверно известно, что самому президенту СССР министр официально письменно сообщил, что старался обнаружить в «пакете» Е.М.Примакова элементы реалистического подхода, но не смог.
Тем не менее Горбачев дал добро на поездку Примакова по западным столицам. Она началась 16 октября и завершилась 20-го. Евгений Максимович посетил Рим, Париж, Вашингтон и Лондон. Мне не известно, какой точно мандат дал ему Горбачев, но судя по тому, что пишет в мемуарах Бейкер, Примаков прибыл в Вашингтон с тем самым «пакетом», о котором речь шла выше. Бейкер, в частности, отмечает, что в качестве средств, которые помогли бы Саддаму Хусейну «спасти лицо», Евгений Максимович предлагал созыв ближневосточной конференции и передачу Ираку кувейтских островов и Румейлы. Результат был очевиден заранее: твердое американское «нет». Бейкер пишет, что президент Буш, завершая беседу с Е.М.Примаковым, заметил, что он не имеет ничего против его новой поездки в Багдад «в поисках мира», но – подчеркнул он – «скажите Саддаму, что здесь вы встретили абсолютно каменную стену».2
Сам Буш о встрече с Е.М. Примаковым написал так: «Примаков изложил предложение, детализировавшее то, что коалиция была бы готова сделать после ухода Саддама из Кувейта. Я направил сообщение Горбачеву с мнением, что это нарушило бы основные принципы, которые мы изложили в Хельсинки. Вместо того, чтобы настаивать на безоговорочном уходе Саддама, этот подход предлагает ему существенные средства для «спасения лица», которые он непременно представит как «вознаграждение». Беседа с Примаковым усилила мой пессимизм насчет возможности найти любое решение кризиса, меньшее, чем использование силы».3
Таким образом, эффект от командировки Е.М.Примакова оказался именно тот, какой мы и прогнозировали в своей докладной записке министру. Но была и другая сторона дела, весьма неприятная лично для Шеварднадзе. Объективно получилось так, что в сентябре – начале октября он обсуждал с членами Совета Безопасности, другими министрами, а также с Бушем кувейтский кризис в одном ключе и договаривался с ними об одной линии поведения, а всего спустя пару недель Горбачев направил своего личного представителя в Вашингтон и другие столицы Запада с весьма отличными от всего этого идеями. Выходило, что президент СССР фактически дезавуирует своего министра иностранных дел. Право у него на это, конечно, было (не уверен, было ли намерение), но поступать так в любом случае не стоило ни с точки зрения дела, ни с точки зрения этики.
Была ли нужда помогать Саддаму Хусейну «спасать лицо»
Хочу высказать свое отношение к активно дебатировавшейся в то время теме «спасения лица» иракского руководителя. Некоторые считали, что Саддам Хусейн не может позволить себе уйти из Кувейта, не получив ничего взамен. Иначе он, мол, «потеряет лицо», а этого он не может допустить ни при каких обстоятельствах – восточная ментальность, престиж и т.д. Кстати, иногда и сам Саддам Хусейн делал такого рода пробросы в разговорах с иностранцами.
Вовсе не отрицая, что для любого уважающего себя политика, тем более главы государства, вопросы личного достоинства и имиджа имеют очень важное значение и что на Востоке по этой части есть свои особенности, я тем не менее считал и считаю, что проблема «спасения лица» в случае с Саддамом Хусейном самодовлеющей как раз и не была. Не была именно в силу его качеств как человека исключительно волевого, решительного, властного, привыкшего не считаться ни с кем и ни с чем и поступать, как угодно только ему самому, и пользующегося к тому же – и это, пожалуй, даже главное – безграничной личной властью у себя в стране.
Если заглянуть в прошлое С. Хусейна, посмотреть, как он поступал в трудных для себя обстоятельствах, нельзя не придти к выводу, что по крайней мере в нескольких серьезных случаях он действовал без всякой оглядки на то, теряет он свое лицо или нет. И определяющим для него была сила складывающихся обстоятельств, а, точнее, проблема выживания баасистского режима и его собственной личной власти.
Об одном таком случае он сам рассказывал американскому послу Эйприл Гласпи за несколько дней до вторжения в Кувейт. Он вспоминал ситуацию 1975 года, когда, отвечая в качестве вице-президента за курдскую проблему, оказался в положении, грозившем ему потерей всего: восставшие курды, опираясь на поддержку Тегерана, одерживали победу за победой. По его собственному признанию, вопрос стоял так: или потерять всю страну, или официально отдать иранцам половину реки Шатт – аль – Араб. Внешне второй вариант смотрелся как склонение головы перед Ираном, который явочным порядком уже установил контроль над прилежащей к нему половиной реки (до этого граница проходила по иранскому берегу, а вся река принадлежала Ираку). Саддам Хусейн предпочел расстаться с частью территории, но получить взамен отказ Тегерана от помощи курдам. Результатом стали поражение курдов и единоличная власть С. Хусейна у себя в стране – теперь уже в качестве главы государства. Этот эпизод С. Хусейн подавал в беседе с послом как пример умения жертвовать меньшим ради большего.
Другой случай: когда после вторжения в Иран С. Хусейн увидел, что противник не только оправился, но и способен выдавить иракские войска из пределов Ирана, он объявил 20 июня 1982 года об одностороннем прекращении огня и выводе иракских войск с захваченных территорий, предложив одновременно Ирану объединиться против Израиля. Решение – явно неординарное. Правда, иранцы не приняли этого «дара» и продолжили войну, поставив целью не только разгромить Ирак, но и сбросить режим Саддама Хусейна.
Третий случай: в ходе этой же войны, когда СССР прекратил поставки оружия и боеприпасов Ираку как ее инициатору, чьи войска углубились на территорию Ирана, С. Хусейн тут же обратился с просьбой о помощи оружием и людьми к президенту Египта Анвару Садату, хотя до этого буквально смешивал последнего с грязью за сепаратный мир с Израилем (именно в Багдаде на арабском саммите в марте 1979 года Египет был исключен из ЛАГ). Спешно проделанный Багдадом разворот на 180 градусов был, конечно, унизителен, но война с Ираном не оставляла тогда другого выбора.
Четвертый случай: возвращение Багдада к Алжирскому соглашению 1975 года с Ираном, текст которого Саддам Хусейн демонстративно порвал перед телекамерами в начале войны с этой страной в 1980 году. Все жертвы, которые иракский народ понес в войне, мгновенно стали перевернутой страницей, как только Багдаду потребовалось обезопасить себя с востока ради агрессии на юге. Вопрос о «спасении лица» тут даже не возникал. Не было ни малейшей оглядки на то, как это будет кем-то воспринято в Ираке или вне его, хотя краеугольный камень иракской политики, согласно многочисленным заявлением С. Хусейна,
