силу, срывая гребешки с волн и унося их с собой.
Оба Витьки, не сговариваясь, бросились в море. По-дельфиньи подныривая под волны, они заспешили к Плеваке. Собаки сорвались с холма и с лаем поскакали за мальчишками, но, добежав до воды, остановились и, скуля, стали бегать по берегу, всматриваясь в море.
— Ну и сорвиголовы! Никакого сладу, — говорит дед Сулак.
— Дедушка, там глубоко? — забеспокоилась Талка.
— А то нет!
— Ой, они утонут!
— Нипочём! Они плавают не хуже бычков.
— Давайте спустим на воду байду, — предложил Анатолий Николаевич.
— Лодку им, шалопаям! Их и силком-то не утопишь! Гляди, уж доплыли. Видишь, закружились на месте, шукают, — радостно сообщает дед Сулак.
Над Плевакой табунились птицы, то взмывая, то падая в воду. Стая чёрных больших бакланов пролетела низко над волнами, едва не задев крыльями головы Витек.
Чайка поднял над волной белый рулон. Витьки повернули к берегу, время от времени передавая один другому этот рулон, как эстафету.
У берега нарастали клубящиеся валы. Уже скоро должно быть под ногами у мальчишек твёрдое дно. Но тут догнал их высокий вал. Витьки не заметили, как он вырос позади. Вал запенился, вздыбился и с грохотом обрушился на ребят.
Не успели они сообразить, что произошло, их выбросило, как бычков, вместе с ракушками и собаками на берег.
— Вот это да! — вскакивая на ноги и оглядываясь, крикнул Горобец.
— Про… проек вырвало! — выплёвывая воду и вскидывая пустые руки, завопил Чайка.
— Эх ты, проек! Одно слово — тыква-голова, — сплюнул Сулак.
Тут мимо мальчишек ураганом проскочил жёлтый пёс, раскидывая лапами песок, и снова бросился в море. Следом, задыхаясь от лая, пронеслись вислоухая и пёстрая собаки. Тогда ребята увидели мелькнувший на синей волне белый свиток, к которому быстро плыл Каштан. Подплыв, он осторожно взял зубами рулон и, вскинув его над водой, заработал передними лапами.
— Упустили чертёж, тыквы-головы без семечек! Живо, пацаны, помочь собаке, живо!!! — велит мальчишкам дед Сулак.
Мама Ирина укоризненно смотрит на деда, но он машет рукой и продолжает ругать мальчишек.
Чайка выхватил из пасти Каштана рулон и подскочил к маме Ирине.
— Вот он! Даже не порвался! — крикнул Чайка, подавая рулон, из которого лилась вода.
«Газик» двинулся. «Победа» ровно, не отставая, пошла за ним.
Над Плевакой по-прежнему кружились морские птицы. Волны накатывались и рушились на песок, заглушая птичьи крики.
МИРАЖ
Море лежит примолкшее, прогретое. Ребята долго валялись на раскалённом песке, обсмолённые солнцем. Потом к ребятам с бахчи, из степи, пришёл дед Сулак. Он присаживается к ним в тень байды. В руках у него арбуз. Самый первый, ранний арбуз в этом году.
— До моря пришёл. Тянет оно меня, как тот гвоздь до магнита, — говорит дед, вспарывая кривым садовым ножом хрустящий арбуз и подавая искристые ломти ребятишкам.
Розовый сок извилистыми струйками сбегает по подбородкам и рукам ребят и, падая на песок, скатывается в пыльные дробинки.
Над морем идёт весь день высокое, не заслоняемое ни клочком облака солнце. Перегретый воздух дрожит, ломая и коверкая очертания отдалённых предметов, людей, деревьев.
Вот уже несколько дней над морем и побережьем встают миражи. Ребятам это интересно, и они ждут их, как начала фильма. Над горячей степью несколько раз видели они мираж — экскаваторы, размахивающие ковшами, и автокраны, поднимающие над синим горизонтом чёрные трубы.
Талка, увидя это, подняла, как всегда, восторженный визг и принялась рассказывать ребятам, как роют траншеи и как укладывают трубы газопровода.
А сегодня над сияющим морем вскинулся завод. Большой, он громоздился над серыми крышами каких-то расплывчатых зданий. Над трубой, расширенной кверху, колыхался синеватый дымок.
— Что делается теперь на небе, братишки! — радуется дед Сулак. — Когда я был пацаном, тоже были миражи. Да разве же то миражи? Так, худоба одна. То арба с парой волов повидится над степью, то якась хатка. А теперь — ого-го!
— Я знаю этот завод! — кричит Талка, указывая на мираж. — Когда мы проезжали около Таганрога, я видела его. И вот ту эстакаду помню!
— Брешешь! Отсюда до Таганрога триста километров! Этого не может быть! — горячится Чайка.
— Может! Бывает, видится и ещё дальше. Когда я служил на Черноморском флоте, так мы с Крыма, от Байдарских ворот, не раз видали аж турецкий берег! — сообщил торжественно дед. — И минареты ихние, и невысокие горы — всё-всё видать. Вроде как протянулись по-над самым морем. Жара тогда стояла, аж камни трескались!
Горобец и Чайка недоверчиво смотрят на деда. Но Талка верит и спрашивает:
— А может, отсюда и Африку можно увидать? Если получше вглядеться?
— Нет, голуба, не увидишь отсюда Африку, — говорит дед. — Вот Турцию — то другое дело.
— Дедушка, а дедушка, — шепчет неожиданно Горобец, — мне бабка Максимовна говорила про мираж, говорила: бог показывает в небе людям рай…
— То всё брешет твоя бабка Максимовна, — отвечает дед Сулак. — Что же, боженька на небесах занялся индустриализацией? Газопровод строит, заводы, а? Может, у него там тоже семилетка? — спрашивает дед и заливается смехом.
Ребята тоже хохочут, а больше всех Горобец.
До самого вечера они то плещутся в море, то коптятся на солнце, валяясь в горячем песке. А над степью стоит и стоит мираж — кран, поднявший трубу над траншеей.
Собрались они к домам, когда пропал мираж и когда чайки молча возвращались с моря к берегу. С их крыльев струится горячий свет. Будто летят это не чайки, а стая жар-птиц. Заря постепенно сливалась с морем. Вода пропитывалась светом заката до самого дна, и ребятам казалось, алое небо начинается у их ног, у самого берега.
Ужинали, как всегда, под шелковицей. Талка слышит: в соседнем дворе накрывают на стол, гремят ложками. Потом слышно, как Витька-Горобец рассказывает про миражи над морем и степью. Бабка Максимовна громко вздыхает:
— Помилуй мя, господи! Завтра сама пойду на берег, проверю. А то с этим газом и на небе всё поперепутали.
ГОЛУБАЯ СОЙКА
За станичной горой — степь и степь. Такая огромная, будто и нет совсем на земле ничего, кроме этой
