длинных и коротких улочек, вьющихся вокруг базарной площади, было всё необходимое для жизни еврейской общины: был тут раввин с помощниками его, кантор, два резника, доктор и парикмахер, казначей для живых, и погребальное товарищество для умерших. Было две синагоги, старая баня, еврейская начальная школа, а в ней, как обычно, основательная неразбериха. На рынке, в центре города, был общественный колодец, а на окраине городка копали глину, которой обмазывали дома, и даже были ручные жернова во дворе синагоги, которыми из года в год мололи муку для мацы. Что ещё нужно еврею?..
К необычным событиям горожане страсти не испытывали, детей на нездешних не женили, не любили странствовать и не важничали перед другими. Семья и дух её, объединяли близких и далёких. Не было разногласий внутри общины. Скряги и покладистые, ремесленники и торговцы, домовладельцы и управляющие, несмотря на небольшие различия, которые Всевышний сотворил между жителями соседних улиц, ходили к друг другу в гости по будням и в праздники.
На одном конце стола застеленного белой скатертью — две халы хозяйской выпечки, горящие свечи — на другом. Да снизойдёт на весь этот люд, без разбору, благословление свыше!
А ещё, у самых видных людей городка, да в шкафах синагоги, хранились книги, большие и маленькие; И в книгах этих была описана жизнь Тольны, как следует, и без перерывов. Описана там и другая земля и жизнь в ней отцов наших в далёком прошлом. Беда лишь, что никому не было до книг этих дела, даже тем, кто открывал их время от времени.
И разматывали по субботам свиток Торы, и читали в ней: «И пойдёте в Землю, что даю вам, и дойдёте», и в будни кантор пел во весь голос: «И в твой Иерусалим вернёшься в милосердии» — но даже в голову никому не приходило, что он вдруг оставит любимую Тольну, чтобы отправиться в город праведников.
И я, юный и неокрепший, жил в том городке в отцовском доме, просвещаемый, любящий читать и с богатым воображением, а о древней еврейской стране знал только название. Книга Бытия и рассказы отца короткими зимними вечерами уносили меня в далёкое прошлое, в Египет, страну глины и камней, и слышал я под звуки пастушьей свирели гнетущий голос: «Закончены твои деяния!» Страшный грех «золотого тельца» разрушил в душе моей потрясение от явления Господа на горе Синайской и времени священного дарования Торы.
Дни становились длиннее, снег стаял и омолодилась земля, и в городской грязи появились подсушенные солнцем тропинки, и пришла пора жертв всесожжения в храмах. Всё лето я буду истязаться сорокалетним скитанием в пустыне, и глохнуть от криков народа израилева, спорящего с Моисеем, и увижу змей ядовитых и устрашусь. И запомню, как пророк взошёл на гору и Господь показал ему всю землю. И увижу Гильада, и Нафтали, и Эфраима, и да не изгладится имя Его. И пронесусь над землями, где Господь предречёт Аврааму: «И поставлю завет Мой между Мною и тобой и размножу тебя весьма». А тут уж и осень наступит, и праздник дарования Торы настанет, и растянут балдахины над головами стоящих в тесноте вокруг стола молодых, и уважаемых пожилых прихожан, и отпрыгнут они шаг назад все разом, как и положено… И Всевышний трудится над Иерихоном со дней смерти Моисея… И снова вдруг в «Бытие» окажусь: «Сотворил Бог небо и землю; и сказал Бог: Да будет свет, и отделил твердь от воды, и произвела земля траву, сеющую семя по роду её.» И до Потопа ещё далеко, и Шам ещё не родился, и Авраам ещё не родился, что пойдёт ещё из земли своей в землю Ханаанскую… Отец Всевышний!.. Как же велик и долог путь наш!..
И вот пришёл день, и хоть и вдали от неё, но начал я изучать ту страну, к которой сердце моё стремилось. Две книги вели меня в пути: Книга Судей Израилевых и Книга Царств. Написаны они были простым квадратным шрифтом, как старые молитвенники, а изготовлены в Дихернфурте. Две внутренние страницы были листом: на одной стороне напечатан был стих библейский на святом языке, а напротив — перевод на арамейский. Внизу страницы были толкования Раши, а на полях перевод ашкеназский с немножко необычными буквами. Бумага была толстой, с чуть зеленоватым оттенком и, чтобы перелистывать страницы, необходимо было слюнявить пальцы, — иначе листы слипались между собой. Две этих толстых книги достались моему отцу в наследство от дедушки. Другие наследники обманули отца, не сообщая ему о смерти деда три месяца. Узнав, что дед умер, отец поспешил в городок где жил родитель его, а добравшись узнал, что наследство уже поделено. Достались ему эти два тома, четыре основательно потрёпанные книги Мишны, горшок с кустиком мирта, две серебряные ложки, две вилки, тоже из серебра, субботний шёлковый халат, да денег на обратную дорогу.
И начну я читать по ночам две эти книги, которые как пасынков отец поставил в самый дальний угол книжного шкафа…
И прочту, как Иеошуа, а вместе с ним и целый народ перейдёт через Иордан, как разрушит он Иерихон, и как саблей и луком со стрелами унаследует для сынов израилевых эту землю, и ни один царь не в силах будет воевать с ним!
И станет он мне почти недругом — слишком легко соберёт он всех вместе, словно оставленные и разбросанные из гнезда яйца, и не будет у него ни взлётов, ни падений, ни во сне, ни наяву, чтобы взволновать мне душу!
И прочту о Дворе, и как восстанут Шимшон и Ифтах, и о деяниях Шмуэля, и о Давиде и Шауле, Шломо и Омри; и познаю Царство Иудейское и горы Кармиэль и Гильбоа; и на каждом холме — смерти и жертвоприношения; и на каждой вершине — сила, отвага и непорочность Человека.
И отдал бы я ему всю Вселенную, ангелов, Богу прислуживающих, и жрецов Его — живи я во времена храбрецов Израилевых и Судей. И жизни своей не пожалел бы в стремлении перенестись душою к нему — победителю Сайды, к горам Иудейским, где был бы я пахарем, и кузнецом, и первосвященником во Храме.
И поражён был я, узнав из маленькой книжечки «Глас Сиона», написаной Раши, что и поныне целы и невредимы стоят они: Иерусалим и Акко, Шхем и Хеврон. Тот самый Хеврон, где в пещере Махпела и захоронены еврейские Праотцы. Ушли времена помостов с алтарями в стране еврейской. Теперь там только могилы… И найдёт путник — где похорнены Нун Авив Иеошуа, Гош-Бен-Беери, о котором я узнал из книги «Гефтара», Шамай Гилель, Раби Иоханан-Бен-Закай и Бней — Барак…
И страстное желание увидеть горы и пещеры Земли Святой проснулось во мне. И сказал я себе: буду жив — увижу я ту страну, пусть и далеки ещё те дни. И кто знает, если взрослея не стану злодеем и грешником, то может и не буду похоронен в стране, людьми осквернённой… И в жизнь мою, наполненную такими чувствами, вдруг ворвалась молва городская: Иегошуа-Натан, старый резник, отправляется в Эрец Исраэль!
Иегошуа-Натану было лет семьдесят. Был он невысок, пузат и круглолиц. Старая шапка была напялена на его голову и зимой, и летом, и всегда он был очень занят, даже когда молодой резник унаследовал его место и забивал коров и быков, а ему, Иегошуа-Натану, остались лишь овцы да куры… Но теперь он был занят Богом и ежедневным чтением пяти Книг Псалмов. Из «Врат Сиона» он читал Стих Рахели и Стих Леи, а из толстого Сидура все последние молитвы, которые вообще народом редко читаются; а после отобранных им молитв, из каждой Книги Торы читал он отдельные главы сообразно с Законом Израилевым, ну, а потом просто толкования. Вставал он очень рано утром, а когда обедал (мяса он, как резник, не ел всю неделю), городские посредники базарных торговцев уже вертелись на рынке со своими тросточками, и солнце было высоко в небе. Нет такой Божьей заповеди, ни большой, ни маленькой, которую Иегошуа-Натан не исполнил бы до мелочей, и нет такого указа мудрецов или старинного обычая, который бы он не знал и не следил бы за его исполнением как следует. Просто невозможно представить, что человек его возраста мог сделать больше, чем делал этот старик. Иегошуа-Натан не сплетничал, не злорадствовал, а Богу молился не для того, чтобы в раю оказаться. Да он и там не выпячивался бы, потому что не учился ничему у спесивых да надменных. А вопросы задавать не переставал, и в законе еврейском был строг как никто, и от малейшего нарушения свирепел. Но делал это без злого умысла, а просто от природной требовательности. Господь Всемогущий так велик, а человек настолько мал, — что можно ощутить, посоветовавшись с Ним, окружённым бесконечностью… Потому и людей любил Иегошуа-Натан, и благотворительностью занимался очень по-простому и нерасчётливо, ибо с Ним — не сравнивайся!
Дом Иегошуа-Натана, вросший наполовину в землю, был самый старый в городке и стоял вплотную к синагоге, опираясь на неё одной стеной. А по праздникам или в дни свадеб места в синагоге хватало не всем, и чтобы для чтения отрывка из Торы можно было пригласить побольше людей — устраивали это в доме у Иегошуа-Натана. И если много бедняков приезжало в Тольну и не хватало всем места на ночлег за
