Любая собственность должна быть надлежащим образом закреплена, а где взять столько нотариусов, чтобы все оформить? Если же не оформлено, какая же это собственность?
На первый взгляд, целесообразным казалось провести сразу хотя бы приватизацию в сфере торговли, обслуживания, общественного питания. Но и тут закавыка: при тотальном дефиците магазин – вовсе не магазин. Как бы ни был он скуден, грязен и за
пущен, все равно это некий священный храм распределения благ, а его работники – жрецы, получившие от высшей власти право наделять и лишать, казнить и миловать… Именно так все это и выглядело осенью 1991 года. Приватизация торговли в подобных условиях напоминала бы решение реквизировать в осажденном, голодном городе сбереженные именно на такой случай общественные запасы продовольствия…
И в результате приходится принимать в данной ситуации единственно логичное решение: недостаток времени, паралич командной системы управления экономикой, хилое состояние рыночной инфраструктуры, отсутствие правовой базы для ее развития – все это вынуждает идти на либерализацию немедленно, не дожидаясь результатов фундаментальных структурных реформ. Приватизацию, конечно, постараемся тоже проводить в максимально сжатые сроки и начнем ее как можно раньше, но сдерживать в ожидании ее результатов либерализацию цен не будем.
Но опять вопрос: либерализовать цены сразу или постепенно? Сторонники постепенности аргументировали ее преимущества возможностью придать процессу контролируемый характер. Мы возражали: попытка удержать под контролем цены на достаточно обширную, социально значимую часть товаров не позволит ликвидировать крупные ценовые диспропорции, будет непрерывно повышать дотационную нагрузку на бюджет, воспроизводить дефицит. Неизбежное при этом периодическое повышение фиксированных цен будет раз за разом посылать экономике дополнительные инфляционные импульсы. В результате – не выход из кризиса, а его углубление. Что, кстати, и произошло впоследствии на Украине и в Белоруссии.
Забегая вперед, хочу отметить, что, хотя в Архангельском мы предвидели именно такое развитие событий и приняли решение жестко ограничить перечень товаров с регулируемыми ценами, позже правительство России вынуждено было пойти на избыточное регулирование. Естественно, это значительно усложнило ход реформ, затягивая без нужды их начальный, самый трудный период. Однако, маневрируя, отступая, правительству все же удалось закрепиться на рубеже, который не позволил проявиться у нас украинско-белорусскому синдрому.
Особая забота – финансы. При острейшем народнохозяйственном кризисе государство продолжало финансировать крупнейшую в мире армию, осуществлять масштабные закупки военной техники, вкладывать деньги в долгострои. Верховный Совет на протяжении многих лет принимал все новые и новые дорогостоящие расходные программы. Положение усугубляла борьба союзных и российских властей, которая существенно расшатала доходную базу бюджета. Российские и союзные власти в 1990-1991 годах наперегонки снижали ставки налога на прибыль. К тому же первые, отдав установление ставок налога с оборота на места, фактически потеряли контроль за важнейшим источником бюджетных поступлений, тогда как было предельно важно хотя бы на первые месяцы после либерализации цен, пока не стихнет мощная инфляционная волна, отключить мотор эмиссионного финансирования бюджета.
В денежной системе существуют две фундаментальные неприятнейшие проблемы. Первая – проблема денежного запаса (денежного навеса). Вторая – денежных потоков. Используем бытовую аналогию: у вас беда – затоплена квартира и из крана хлещет вода. Нужно закрыть кран и убрать воду. Но резьба сорвана, а сток засорился! Грозит потоп.
Почти с самого начала перестройки из государственного крана не то чтобы уж неимоверно щедро, но, явно превышая возможности государства, била денежная струя. Не найдя стока, то есть нужных товаров, деньги оседали на вкладах в сберегательных кассах… Вот это и есть денежный навес.
Теперь о денежном потоке. Государство уже долгое время тратит больше, чем получает, направляя средства на различные дорогостоящие проекты, на закупку оружия, на дотации убыточным предприятиям… У него огромный дефицит бюджета, дыры в котором латаются тем, что вклады населения почти сразу автоматически изымаются из сберкасс для финансирования тех же бюджетных прорех. Люди, десятилетиями стоящие в очереди на покупку автомашины и выпрашивающие в профкоме талон на телевизор, думают, что у них есть деньги, а они уже давно ничем не обеспечены, растранжирены государством.
Нет ни одной социалистической экономики, которой удалось бы преодолеть дефицит и при этом сохранить в полном объеме накопленные в условиях дефицита и ничем не обеспеченные сбережения. Разумеется, не потому, что не пытались, а потому, что решить эту задачу столь же реально, как вытащить самого себя из болота за волосы. Впрочем, от этого толпа Мюнхгаузенов, уверяющих, что им-то уж точно известно, как можно это сделать, не убывает.
К концу 1991 года дефицит бюджета приблизился к 30 процентам валового национального продукта. Объем денежного навеса определить невозможно (особенно после павловской 'купюрной реформы', окончательно подорвавшей доверие к рублю), но ясно, что он чрезвычайно велик. Между тем, готовясь к освобождению цен, необходимо определить хотя бы приблизительный масштаб первоначального всплеска инфляции, который связан с ликвидацией избыточных денежных средств, не покрытых товарной массой.
Оценка денежного навеса и, соответственно, масштабов первоначального скачка цен основывается обычно на гипотезе о неизменности денежного поведения населения. За основу мы брали период относительной стабильности начала 80-х годов. Затем суммировали аномальные денежные накопления второй половины 80-х – начала 90-х годов, когда доля вынужденных сбережений резко возрастала. Полученные цифры служили в качестве исходных. По такой методике расчета первичный скачок цен, если бы их либерализация была проведена в конце 1990 года, составил бы 60 процентов.
Но 1991 год смешал карты. Январская павловская реформа, апрельское административное повышение цен, рост номинальных денежных доходов, постоянная и все возрастающая нервозность людей, подстегиваемая непрекращающимися слухами о новых денежных реформах, – все это кардинальным образом изменило картину. Было ясно: мы попали в ситуацию, когда теория бессильна, научное прогнозирование невозможно. Оценки колебались уже в пределах 200-250 процентов.
Если проблема денежного навеса состоит в первую очередь в том, кто возьмет на себя политическую смелость сказать правду, что вклады в сберкассах уже растранжирены государством, то вопрос о денежном потоке, о кране с сорванной резьбой, из которого хлещут пустые рубли, – несколько иного порядка. Важнейшая причина, толкающая на эмиссию, – неумение государства вести дела так, чтобы его расходы покрывались доходами и рыночными заимствованиями. Красноречиво название доходов государства от печатания денег – 'сеньораж', четко указывающее на его связь с традиционными правами феодального сеньора. Это самый простой и действенный из всех существующих налогов. Для его сбора не нужна налоговая полиция. Он автоматически взимается с граждан с каждым тактом денежного печатного станка. Но это и один из самых разрушительных для экономики налогов. Рано или поздно он обязательно приводит в расстройство национальные деньги – важнейший инструмент деликатного рыночного механизма. И они больно мстят ростом цен, бегством капитала за границу, подрывом стимулов к сбережениям и долгосрочным инвестициям.
Самая страшная денежная катастрофа – гиперинфляция. Она приходит, когда общество, полностью утратив доверие к национальным деньгам, начинает быстро от них избавляться, покупая все, что только возможно. Так бывает, если рост цен начинает приближаться к 50 процентам в месяц. Тогда и Государство вдруг обнаруживает, что и его доходы от денежной эмиссии резко идут вниз. Нередко в ответ оно еще сильнее нажимает на печатный станок, и экономика отвечает на это дальнейшим ускорением денежного оборота, вообще выводя национальную валюту из обращения. Россия в своей истории пережила гиперинфляцию один раз – с декабря 1921 по январь 1924 года, при этом среднемесячный рост цен составлял 57, а максимальный – 213 процентов.
Обсуждая контуры программ предстоящих реформ, мы понимали, что один из самых серьезных рисков, связанных с неизбежной либерализацией цен, – это угроза немедленного гиперинфляционного взрыва, детонатором которого послужит денежный навес. В этом случае цены будут стремительно расти, а товары все равно не появятся. Многолетняя традиция дефицитной экономики просто не допустит слабые,
