– Зачем? - спросил он.
Но Фома уже выпрямился в верткой лодке и махнул рукой авангарду, чтобы они повременили.
– Битва должна быть честной, - сказал Фома, - а люди хитры. Они могут выслать нам навстречу отряд. Отряд пропустит нас и ударит сзади. Мы оторвемся от остальных и поплывем вперед, так быстро, как только можем. Но поплывем тихо… Мы - разведчики, мы идем навстречу опасности, мы схитрим, чтобы битва была честной. Если мы встретим такой отряд, то ускользнем от него. И все узнают об этом.
– Бард для того, чтобы учить новому, - согласился Ингкел. - О таком не спел бы даже Амарген.
И он налег на шест. Их лодка рванулась вперед, задрав хищный нос… …Лодка скользила по поверхности воды, оставляя за собой темную полосу в парчовой густой ряске.
– Мы уже близко, - упредил Ингкел и поднял шест.
Лодка по инерции еще какое-то время двигалась, потом замерла. Слышно было, как вода плещется о борта.
– Впереди пустая вода, - сказал Ингкел, - никакого отряда нет.
– Ты уверен? - спросил Фома.
– Да, маленький бард. Я вижу смотровые вышки белоруких. Ах, какая славная будет битва!
– Я плохо вижу, - признался Фома, - словно сгущаются сумерки или слезы застят мне глаза…
– Но ты же бард, - согласился Ингкел. - С бардами всегда так. Они видят ухом…
– Ты хочешь сказать… - Фома запнулся.
– Ты будешь старшим своего гнезда. Ты будешь петь королеве. Ты прекрасен. Она прекрасна. Зачем тебе глаза?
«Значит, я слепну, - думал Фома. - Я думал, это от слез. Я думал, это пройдет. Но это не пройдет… никогда. У меня осталось мало времени. Но я не убью себя. По крайней мере сейчас. Королева прекрасна? Кто ее видел? Только бард, а он слеп, как крот».
– А сам ты когда-нибудь видел королеву, Ингкел?
– Если я выживу, - сказал Ингкел, - если я не умру со славой и с честью… тогда я стану старшим. Я стану старшим и попаду на запретный остров и увижу молодую королеву.
– Только тогда?
– Только тогда. Но старших мало. Остальные всегда умирают. Так заведено, ведь много старших не нужно. Быть может, - сказал он задумчиво, - после того, как ты спел нам, все будет по-другому? Мы все станем старшими? Мы войдем к вашим женщинам и обнимем их. Ах, как хорошо ты спел про любовь, маленький Фома!
В подтверждение своих слов он поднес к губам кончики пальцев.
– Погляди, Ингкел, - сказал тогда Фома, - мне плохо видно, но я слышу какой-то шум в ивняке.
И когда Ингкел привстал в лодке, вытягивая шею, он поднял свой шест и с размаху ударил Ингкела по беззащитному затылку. Ингкел мягко осел, голова свернута набок, глаза открыты, и тогда Фома подхватил его на руки, пристроил его голову себе на колено и ладонью закрыл ему глаза.
– Я люблю тебя, Ингкел, - сказал он… …Он перегнулся через борт и положил Ингкела на воду. Тот мягко погружался на неглубокое дно, волосы шевелились, точно водоросли, руки и ноги, обтянутые рыбьей кожей, сквозь зеленоватую воду были сами как белые рыбы-ленты. Лицо его, просвечивающее сквозь зелень, было мирным и нежным. Потом над ним сомкнулась тьма.
Фома тихо запел:
Он взял охапку копий и высыпал их в воду; копья легли на дно, взбаламутив ил, и он больше не видел лица Ингкела. Он ударил шестом, и лодка, которая стала легче на одного воина, рванулась вперед по нейтральной полосе чистой воды… …Наблюдательная вышка была защищена высокой сеткой из колючей проволоки. Прожектор на башне - точно круглая луна за пеленой туч, глядеть на него было не больно, а в голове вместо медного гонга звучал тихий звон разбивающегося стекла.
Словно падала и разбивалась ваза, красивая разноцветная ваза с Суши, которую он в детстве взял в руки, чтобы налюбоваться как следует, и не удержал.
Он, по-прежнему подняв лицо к прожектору, встал в лодке, расставив ноги, чтобы не упасть, и закричал:
– Эй, на вышке!
– Стой, где стоишь! - прокричали с вышки. - Кто ты такой, парень?
Прожектор чертил дугу света, открывая чужим взглядам одежду из рыбьей кожи, его собственную бледную кожу и волосы, подвязанные, как для битвы.
– Перевертыш! - сказал он.
Рядом раздался всплеск. Пуля ушла под воду, окруженная серебряными пузырьками. «Следующая уже не будет просто предупреждением», - подумал он.
– Сюда идут кэлпи, - крикнул он, и лодка плясала на волнах в свете прожектора, - много кэлпи! Объявляйте тревогу! Тревогу всем! Всем постам! Поднимайте вертолеты!
– Что ты врешь, парень! - крикнули ему с вышки. - Они сроду не нападали открыто. А вчера мы задали им такого жару, что они не скоро очухаются.
– Я говорю правду, - крикнул, захлебываясь слезами, маленький мальчик в нем. - Пожалуйста, поверьте! Сюда идут кэлпи, они всех убьют, их много, я сам видел…
– Я открываю ворота, - сказал голос. - Проходи, только быстрее.
Заскрипел ворот, и секция решетки поднялась настолько, чтобы в нее мог, пригнувшись, проскочить человек на лодке, и вновь опустилась.
Он зачалил лодку у подножия вышки; наверх вели железные скобы, они оставляли на руках следы ржавчины. «Сколько железа, - подумал он, - зачем столько железа, когда можно договориться с деревом?»
– Стой спокойно, парень, - сказали ему. - Руки за голову! Чужие руки быстро, профессионально обшарили его.
– Так и стой! Если ты вырос у кэлпи, они могли научить тебя всяким чудным штукам…
– Я бард, - сказал он, - бардов не учат убивать. Но сейчас сюда придут кэлпи, тысячи кэлпи, и каждый умеет убивать. Пожалуйста, свяжитесь с остальными постами, ну пожалуйста!
Один из дежурных пожал плечами и сел к рации. Фома видел только его спину и голову в венце наушников. Остальные по-прежнему держали Фому под прицелом.
– Я опередил их ненамного, - сказал он. - Они скоро будут здесь. И они готовы умереть.
– Это мы им обеспечим, - пообещал дежурный. Далеко за горизонтом взвыла первая сирена, вскоре все пространство вокруг оказалось пронизано их ядовито-желтым пунктиром.
– Ну вот, все в порядке. Объявлена общая тревога. Почему ты плачешь, парень?
«Я дважды предатель, - думал Фома, - сперва, потому что я пел для них, а теперь, потому что убиваю их. Но лучше так… потому что они самоубийцы, они готовы умереть и умрут, но мой отец останется жив. И никто не примет мою маму за дочь-сестру».
Внизу к шуму волн примешался грозный крик наступающих кэлпи.
Отсюда он казался бледно-красным, точно размазанный след светлой артериальной крови.
– Ты был прав, парень, - удивленно сказал дежурный. - Никогда такого не видел!
Он был еще очень молод и родился уже после последней войны.
