– Да их тысячи!
– Все кэлпи Дельты! - согласился Фома. Он отчаянно тер лицо, горевшее от слез и стыда.
– Погодите! Я хочу с ними поговорить!
– Ты хочешь пулю, - уточнил молодой дежурный.
– Нет! Дайте мне мегафон. Я попробую остановить их. Я бард.
– Какой еще на хрен бард? Что ты несешь, малый?
– Я их бард! Они не могут воевать без меня.
– А ты, значит, от них сбежал. Ну-ну… Я такого наглого вранья еще в жизни не слышал!
– Дай ему мегафон, Янис. Пускай попробует, - вмешался тот, что постарше, - сдается мне, что большого вреда от этого не будет. Может, он разбирается в этих жабах. Сколько ты с ними прожил, малый?
– Не знаю, - сказал Фома, - там все непонятно.
Он принял теплый мегафон и свесился с наблюдательной вышки. Прожектор очерчивал только его силуэт, и он боялся, что кто-то из кэлпи пустит в него копье прежде, чем узнает его.
– Стойте! - закричал он, и голос его распахнулся над водой веером лилового эха. - Стойте, воины Дельты! Я ваш бард! И я не буду петь эту битву!
– А-а-а! - было ему ответом.
– Говорю вам - уходите! Эта битва не для вас! Эта битва будет последней!
– А-а-а!
– Бард! - разобрал он среди ритма, выбиваемого древками копий. - Бард!
– Битва! Последняя битва!
– Что-то ты не то говоришь им, парень, - с сомнением в голосе произнес тот, что старше.
– Нет! - в ярости завопил Фома, собрав последние силы. - Я ухожу от вас! Тогда я больше не ваш бард! Я буду петь людям! Не вам!
– Какая разница, кому поет бард? - крикнули снизу, совсем близко. - Главное - он поет.
– А-а-а! Бард! Битва! Последняя битва!
Лодки придвинулись еще ближе, кэлпи попрыгали на решетку, некоторых свела судорога, и они повисли, точно черные муравьи, но другие, размахивая копьями, карабкались по проволоке вверх, оставляя на остриях колючек клочья рыбьей кожи и плоти.
– Ты уж извини, парень, - сказал тот, что старше. Он неслышно подошел сзади и прикладом автомата ударил Фому по голове.
– Не ставьте ему больше выпивки, - сказал хозяин винарни. Он хорошо относился к Фоме, потому что тот был чем-то вроде местной достопримечательности, а у каждой приличной винарни должна быть местная достопримечательность. - А то он опять заведется. Он уже спел одно и то же по второму кругу.
– Брось, Юхан, - сказал посетитель, - твой гроб с музыкой еще хуже. Ты когда еще обещал обновить его?
– Завтра Суша обещала самолет с грузами, - сказал Юхан. - Будут вам диски. Я заказал Монику Лали. И «Маленьких зеленых кэлпи». Знаешь Монику Лали?
– Да, - сказал посетитель, - и «Маленьких зеленых кэлпи» тоже.
– У кэлпи не было женщин, - сказал Фома, - только королева. И две дочери-сестры. Всегда две. Когда королева умирает, дочери-сестры выходят на битву. Одна убивает другую. И делается королевой. И вскоре рожает двух дочек, они же прекрасные сестры… назначены ей на замену.
– Опять за свое, - проворчал трактирщик, - хватит, Фома. Ты уже всем плешь проел этой королевой.
– Королева прекрасна, - не унимался Фома, - точно белая рыба.
– Да, - согласился Юхан, - исключительная просто красота. Хватит, Фома.
– Каждый мечтает о королеве. Каждый, кто выжил. Ибо в тот миг, когда дочь-сестра становится королевой… избранные могут приблизиться к ней… и это радость, которой нет равных.
– Можно подумать, ты ее отымел, - сказал Юхан. - Хватит врать, Фома. Признайся, что врешь.
– Вру, - согласился Фома, водя пальцем по мокрой стойке. - Только и вы врете, жабы. Кэлпи вовсе не были смешными зелеными уродцами. Кэлпи были воинами. Грозными гордыми воинами. Кэлпи умели высвистывать ветер. Заклинать месяц. Дельта расцветала от их дыхания… а не была грязной и зловонной, как сейчас, нет, не была!
– Раньше и трава была зеленее, - согласился Юхан, - и вода слаще. Понятное дело. А знаешь почему, Фома? Потому что мы были молодые, сильные и здоровые. И мир был полон чудес. Я же помню, как мы играли в кэлпи. И ты знаешь, Фома, когда мы играли, иногда начинало казаться, что вдруг… Не знаю, как сказать… я не силен в словах, не то что ты! Что чудо очень близко, одним словом… руку протяни и сорвешь его.
– Ну ты даешь, Юхан, - сказал посетитель, - сроду бы не подумал… Кстати, - добавил он задумчиво, - раньше и вправду вода была слаще…
– Это потому, что ее лелеяли кэлпи, - сказал Фома. - Грозные кэлпи. Нежные кэлпи.
– Ну вот, опять завелся, - сокрушенно сказал Юхан. - Хрен знает, что они сотворили с ним, эти жабы. Пора домой, Фома. Ты найдешь дорогу? Ночь ведь уже.
– Мне что ночь, что день, все едино, - Фома обратил к нему затянутые жемчужной пленкой глаза.
«Я обманул их, - думал он, пробираясь к выходу, - я обманул их… Я пел им о красоте королевы. Я пел, чтобы поселить у них в душах тоску о чуде. Но где-то там, где нет времени, куда не дотянутся ваши руки, ваши ружья, языки вашей нефти, где-то там, в дебрях запретного острова, который везде и нигде, лежит она, огромная, разбухшая, бессловесная, с маленьким белым лицом, с пустыми глазами, и рожает… рожает… и две дочери-сестры, так похожие на ту, какой она была когда-то, принимают роды. И старейшины-фоморы, те, кто уцелел в последней битве, лелеют новый приплод… и, о королева, моя королева, я знаю, я знаю, что у некоторых твоих детей будут русые волосы и светлая кожа… как у меня, как у меня… И им не нужен будет бард, чтобы спеть, потому что они сами могут сложить себе песню.
И рано или поздно им окажется тесно на запретном острове, и они вновь выйдут в Дельту. И дочери- сестры с ними, чтобы учить их, чтобы пестовать, чтобы отбирать новых старейших, будущих отцов нового приплода…
И новое воинство будет грознее прежнего… и так будет, пока не исчезнет разница между кэлпи и людьми…
Я сделал все, что нужно. Песня сложилась.
И быть может, я еще успею обнять ее, молодую, обновленную, ее копию, ее сестру, в сущности - ее саму. Ибо все королевы - в сущности одна королева.
Ведь время на запретном острове выкидывает странные штуки».
