– Не хотел бы мешать, – сказал он. – Что вы обычно делаете вечером?
– Ничего. Сижу. Смотрю.
Вообще-то я хотел подновить ограду вокруг дома, но все равно уже темнело.
– У вас тут красиво, – сказал он, – впрочем… зимой, должно быть, холодно?
– Мы и не собираемся жить здесь зимой. Это летний коттедж. Зимой тут наверняка снегу по колено.
– Поблизости есть деревня.
– Да, и там все вполне благоустроено. Но я предпочитаю жить на отшибе.
– И жена не возражает?
Я поглядел на него.
– Она вам жаловалась?
– Нет. Но я подумал… женщины не приспособлены к затворничеству.
Она знала, за кого выходила замуж, подумал я. Или… не знала?
– Она ездит в город; там у нее какой-то женский клуб. Или кружок. Я ничего в этих делах не понимаю, но мы специально так подгадали, чтобы до города было не больше часу лета на «букашке». Чтобы с одной стороны – дикая местность, с другой – поблизости цивилизация.
– Таких мест сейчас на Земле много.
– Да.
– Здесь должна быть хорошая рыбалка.
– Да, – сказал я, – наверное. Но мы возим продукты из города.
– Тут дело в азарте.
– Я не азартен. Человеку пора бы привыкнуть к тому, что можно прокормиться, никого не убивая.
– Даже рыбу?
– Даже рыбу.
– Боретесь с первобытными инстинктами, а?
Я пожал плечами.
– Так чай или кофе?
– Пива у вас нет?
– Нет. Спиртного не держу.
– Вот как? Почему?
– В глубоком поиске сухой закон, я как-то отвык… потом… аргус не выносит спиртного.
– Наверное, с этого и следовало начать. – Он задумчиво поглядел на аргуса, которого совсем накрыла тень от крыльца. – Надо же… Никогда не видел их вблизи. Они разумны, как вы полагаете?
– Не знаю.
– Кому знать, как не вам. Вы же с ним в постоянном контакте.
– Я улавливаю эмоции. А ведет он себя… ну, примерно как собака. Я где-то слышал, что у взрослой собаки, в принципе, довольно высокий интеллект.
– Я думал, вы видите его глазами. То есть не глазами, а что там у него…
– Только при погружении в червоточину.
– Я-то полагал, что это разумная раса. Как-то же они смогли договориться с человечеством.
– Это могло быть на уровне смутных образов… Я даже не знаю, как он относится ко мне. Полагаю, что без меня он больше не способен существовать, но вот как относится? – я беспомощно пожал плечами.
– Вы еще не старый человек. – Он бесцеремонно разглядывал меня. – Что заставило вас уйти из разведки? Травма? Катастрофа?
– Рефлексы. В червоточинах корабль слепнет. И маяки приходится ставить вручную. Никакой автоматики. Кстати, признавайтесь, вы здесь неслучайно? Никакой не родственник… Психиатр?
Он не стал отпираться.
– Это она вас пригласила? Осмотреть меня?
– Да, она связалась с нами. Но это не важно, я бы все равно приехал, под тем или иным предлогом. Не думали же вы, что вас бросят на произвол судьбы?
– Она считает, я болен?
– Она беспокоится. Ей кажется, ваш симбиоз с аргусом всего-навсего плод вашего воображения.
– Вы тоже так считаете?
– Нет. Вы абсолютно нормальны. Насколько можно оставаться нормальным, будучи частью какого-то целого. Вы с ним действительно неразделимое целое. Двойная сущность.
Я сказал:
– Каждый носит в себе своего аргуса. Ребенка, каким он был когда-то. Старика, каким он когда-нибудь станет. Какая-то обособленная частичка, внутренний голос… Вы никогда не разговаривали сами с собой? Тот, другой, ведь он был не совсем вы? И в то же время все-таки вы.
– Понимаю. Можно задать вам… частный вопрос? Очень частный. Почему именно она? На меня она произвела впечатление довольно ограниченной особы. – И виновато добавил: – Вы уж меня извините.
– Именно поэтому. Я решил, что она не будет требовать многого.
– Значит, – сказал он, – вы намерены довольствоваться немногим.
– Я хочу просто жить. Читать. Слушать музыку. Гулять по лесу. Собирать грибы. Любить женщину.
– Выезжать в город?
– Нет. Лучше не надо.
Он встал.
– Вот мой контакт-код, – он протянул мне визитку. – Если что, связывайтесь.
– Если что?
– Не знаю. Не беспокойтесь. Я поговорю с вашей женой.
– Спасибо. Но я не беспокоюсь.
Он так и не выпил со мной чаю.
Я подумал, что она действительно… глуповата. Странно, ей удавалось это скрывать, а ведь во время долгих вахт мы с ней беседовали часами. Вероятно, на самом деле я говорил сам с собой.
Я усмехнулся. Получилось, что я нечаянно записал себя в умники. Ну, говорят же, что нет лучше собеседника, чем ты сам… Но о чем-то же мы с ней говорили, о чем-то таком, что я ждал каждого очередного сеанса связи… Как это у нее получалось? У меня получалось?
И куда все делось?
Ни обиды, ни раздражения я не испытывал; мог бы и предвидеть, что ведомство не ограничится выплатой щедрой пожизненной пенсии, что там есть какая-то служба контроля, адаптации… ведь действительно были случаи, когда ныряльщики сходили с ума. Симбиоз между людьми и аргусами выгоден для обоих биологических видов. Но не для самой пары. Странный парадокс. Впрочем, подумал я, все наше существование стоит на парадоксах…
Аргусу стало холодно лежать под крыльцом. Он поднялся, тяжело вздыхая, протопал по ступенькам и уткнулся безглазой головой мне в колени. Я потрепал его по спине.
Ему еще хуже, чем мне, ведь он даже не может вернуться к себе подобным. На Земле обязательно должны быть еще ныряльщики на пенсии, пускай немного, профессия эта редкая, можно сказать эксклюзивная, но хотя бы один или два. Можно связаться с ними, и у аргуса будет кто-то одной с ним крови…
Вот только ныряльщики избегают друг друга. И их аргусы, кажется, тоже.
Когда она спросила, где ее родственник, я сказал: уехал. И больше ничего. Пускай разыскивает его, выясняет, спрашивает. Раз уж сама затеяла.
Она выглядела не столько виноватой, сколько злой. Обычный трюк сознания – злиться на того, с кем поступил не очень-то честно. Оправдывать себя. Подыскивать резоны.
Он сам виноват, наверняка говорила она себе, он свихнулся в глубоком космосе, в одиночестве, он вбил себе в голову бог знает что, придумал себе равноправного напарника, несуществующую неразделимую связь и не хочет лечиться.
За окном сиял роскошный, красно-золотой закат, какие бывают только на севере, дальнее озеро отражало небо, я взял аргуса и пошел прогуляться по берегу. Позвал ее, она отказалась.
На озере было прохладно. В камышах плавала ондатра.
