обыкновению, во всяком случае, когда дело касалось Шерлока Холмса, отказался наотрез.
— Держите его у себя сколько потребуется, — говорил он, провожая меня к двери и одновременно убирая с дороги цыпленка. — Мы все уладим потом. До свидания, Тоби. Тоби хорошая собака. Передайте привет мистеру Шерлоку! — крикнул он вслед, пока я, ведя Тоби на поводке и спотыкаясь, шел к кэбу.
Я ответил, что непременно передам, и окликнул возницу, который тут же отозвался, дав знать, в какой стороне его искать. Идя на звук его голоса, я нашел кэб и сел в него. Я назвал адрес, упомянутый Холмсом в телеграмме (где я и сам был предыдущей ночью), и мы поспешно нырнули в круговерть залитых туманом лондонских улиц.
Вновь мы отыскали Вестминстерский мост, проехали по нему, едва избежав столкновения с пивной бочкой фирмы «Уотни», и направились на запад, в Хаммерсмит. По пути я смог узнать лишь одно место — вокзал Глостер.
Свернув наконец на Мунро-Роуд, мы направились к единственному фонарю на всей улице, тускло горевшему в отдалении, где и остановились.
— Приехали, — объявил возница с облегчением и удивлением в голосе. Я вышел и стал обозревать окрестности в поисках Холмса. Кругом стояла кладбищенская тишина, и, когда я окликнул его, мой голос отозвался странным эхом в непроницаемом тумане.
В растерянности я постоял минуту и совсем уже было направился к профессорскому дому, находившемуся где-то у меня за спиной, как вдруг услышал справа от себя постукивание по тротуару.
— Эй, кто идет?
Ответа не последовало, слышен был лишь мерный стук трости. Тоби тоже насторожился и стал тревожно подвывать.
Стук приближался.
— Эй, кто здесь? — окликнул я вновь.
донесся из тумана дребезжащий тенор.
Я стоял не шелохнувшись, а песня все продолжала тянуться. Певец приближался, и от ужаса волосы у меня встали дыбом. Представьте себе пустынную, окутанную туманом улицу Лондона, где совершенно не ощущаются пространство и время, и пронзительный, как звук волынки, тенор невидимого певца, не обращающего никакого внимания на мои попытки заговорить с ним.
Наконец он вступил в свет фонаря медленной, шаркающей походкой. Я увидел, что этот уличный менестрель одет в поношенную кожаную жилетку, старые кожаные штаны и зашнурованные ботинки. Лицо его обрамляли редкие седые волосы, выбивавшиеся из-под кепки, повернутой козырьком назад. Все свидетельствовало о том, что передо мной человек, долгое время проработавший в шахте. Я говорю «проработавший», потому что глаза его скрывали темные очки, какие обычно носят слепые.
С ужасом взирал я на этот призрак. Наконец он довел песню до конца. В воздухе повисла тишина.
— Подайте! Подайте несчастному слепому, — вдруг произнес он и протянул шляпу. Я пошарил в кармане в поисках мелочи.
— Почему вы не отзывались, когда я кричал вам? — спросил я раздраженно. Мне стало стыдно от того, что я почти поддался минутному желанию нащупать саквояж на полу кэба и извлечь оттуда револьвер. Мысль, как глупо все это выглядело бы, расстроила меня еще больше; этот слепой не представлял для меня никакой опасности и, конечно, не имел в мыслях ничего дурного.
— Мне не хотелось прерывать песню, — ответил он таким тоном, будто в этом не было ничего особенного. У него был легкий ирландский акцент. — Когда я перестаю петь, мне не подают, — объяснил он и слегка потряс передо мной шляпой. Я бросил туда несколько монет. — Покорно благодарим, сэр.
— Ради Бога, объясните мне, как вам удается заниматься этим ремеслом в такой ситуации?
— В ситивации, вы говорите, сэр? Что это за штуковина такая — ситивация?
— Да как же, черт возьми, а туман? Ни зги ж не видно... — воскликнул я, но тут же прикусил язык.
— Ах, вот оно что! То-то я в толк не возьму, отчего сегодня все не так, как всегда. За утро, наверное, и шиллинга не набрал. Туман, вы говорите? Скажи на милость! Наверное, всем туманам туман, раз и шиллинга не собрал. Ну и дела-а...
Он снова вздохнул и, как мне показалось, осмотрелся вокруг, что выглядело весьма странным и жутковатым при его недуге.
— Вам чем-нибудь помочь? — осведомился я.
— Нет-нет, благодарим покорно, спаси вас Бог. Видно что или не видно — мне все едино. Ведь так? Спасибо, господин хороший. — Он вытащил монетки, положенные мной в шляпу, и опустил в карман. Я попрощался с ним, и он зашаркал прочь, постукивая перед собой тросточкой. Он ничем не отличался от других прохожих в этом проклятом тумане. Разве что снова начал петь, и его голос скоро замер в отдалении, а самого скрыл туман.
Я снова огляделся и крикнул:
— Холмс!
— Не надо так кричать, Ватсон. Я здесь, — услышал я знакомый голос рядом с собой. Я обернулся и оказался нос к носу со слепым певцом.
Тоби превосходит самого себя
— Холмс!
Он рассмеялся, сорвал с себя парик, фальшивые брови, усы и бородавки на подбородке. Затем снял темные очки и вместо бельм уличного певца я увидел сверкающие озорством глаза Холмса.
— Простите меня, мой друг. Вы же знаете, я никогда не могу устоять перед соблазном почувствовать себя актером. Обстановка была настолько располагающей, что я поддался этому искушению.
Не сразу нам удалось успокоить возницу, который был ни жив ни мертв от ужаса. В конце концов Холмсу это удалось.
— Зачем все-таки весь этот маскарад? — допытывался я в то время, как Холмс наклонился погладить песика, который, почуяв знакомый запах, теперь радостно вилял хвостиком и слизывал грим со щек Холмса. Тот пристально посмотрел на меня.
— Он исчез, Ватсон.
— Исчез? Кто исчез, Холмс?
— Профессор, — сказал он раздраженно, распрямляясь. — Его дом там, в тумане, у вас за спиной. Я следил за ним всю прошлую ночь (обычно для этого я нанимал Уиггинса [13]), и все шло хорошо до самой полуночи. Было промозгло и сыро, и я отправился в кабачок в конце улицы выпить немного бренди, чтобы согреться. Пока меня не было, к профессору пришли двое. О чем они говорили, я не знаю, однако у меня нет ни малейшего сомнения, что это были наемные ищейки. Приходили они, чтобы предупредить профессора, что мои сети затягиваются вокруг него все туже и туже. Когда я вернулся, их уже не было. Сегодня утром я получил телеграмму от Уиггинса. В промежутке между тем, как я уже ушел, а он еще не занял мое место, профессор скрылся. Как это ему удалось, нам предстоит выяснить. Я пришел сюда в том виде, в каком вы застали меня на случай, если его подручные сидят в засаде.
Я слушал, изо всех сил стараясь оставаться бесстрастным и задавать подобающие вопросы.
— Так вы говорите, их было двое?
— Да, двое. Один из них очень высокий и плотный, четырнадцать стоунов[14] — не меньше. Его следы отлично сохранились на влажной земле. Он носит ботинки большого размера с загнутым носом, квадратный каблук стоптан внутрь. Мужчины такого роста и веса обычно держат носки врозь, отчего обувь стаптывается внутрь. Он, по-видимому, был за старшего и настроен решительно.
— Ну а другой? — У меня даже горло перехватило от волнения.
