еврейскому вопросу, и мир вместе с нами постановил: «Молча – если нет никакого другого способа заставить их понять».
Враждебная деревня делится Кафкой на две части – собственно деревня и доминирующий над ней замок. Для того чтобы поселиться в деревне, герою требуется разрешение замка. Но замок выступает против него – так же как крестьяне поворачиваются к нему спиной. Замок, выражаясь особым символическим языком романа, стоит на страже божеского, деревня и крестьяне выражают интересы «матери-земли». К. привлекают женщины – с их помощью он надеется войти в крестьянские семьи и обрести твердую почву под ногами. Таким же средством возвращения к земле является его труд. По мере того как герой знакомится с местными девушками и с характером своей работы, он начинает думать, что выиграл эту игру, и тешит себя мыслью, что совсем скоро сможет разгуливать по окрестностям среди местных жителей и никто не сможет отличить его от них. Весь отрывок наполнен иллюзорным духом психологии ассимиляции: «Только как сельский труженик, отдаленный от благородных обитателей замка, он мог рассчитывать на то, чтобы там его признали. Те люди, которые были так подозрительны к нему, будут разговаривать с ним, когда он придет, не как друзья, но как его односельчане, и однажды он станет неотличим от Герштакера или Лайзмана, и это произойдет очень быстро, все от этого зависит – и тогда все дороги и все пути будут ему открыты в один момент». Размышления К. следуют семейной традиции: постигать Бога посредством человеческой общности, укреплять свою веру через срастание с естественными формами жизни. Но К. мог объяснить эту загадку лишь рационально – на деле вжиться в эту атмосферу (в чужом окружении) он до конца не мог. «Я живу здесь довольно долгое время, и до сих пор чувствую свою отчужденность, – жаловался он школьному учителю. – Я чужой и для крестьян, и для обитателей замка». – «Между крестьянами и замком нет никакой разницы», – поправил его школьный учитель. И затем снова звучит, как парафраз известного высказывания, цитата из псалмов: «Как мы можем петь песню Господина в незнакомой земле!»
Различия между К. и местными жителями, изложенные в отрывке ниже, раскрывают фамильные черты. С одной стороны, еврей идет против старых обычаев – и он становится непереносимым, не желая того, с другой стороны, он чувствует, что обладает лучшими знаниями, чем люди в этом местечке, и хочет сделать жизнь более простой, действенной, чем она есть, но жители, со своим недоверчивым своеволием, остаются недосягаемыми. Во многих сценах Кафка с иронией показывает, с какой неожиданной силой устаревшие и изжившие себя устои жизни деревни и замка оказывают сопротивление пришельцу. «Ты не из нашей деревни, и ты – ничто. Но, к сожалению, ты, кроме того, странник, человек, который всегда в дороге, ты для нас лишний, постоянно досаждаешь нам своим присутствием, нам непонятны твои намерения – из-за всего этого я не могу тебя полностью понять. Ты – тот, кто ты есть. Я слишком много повидал в своей жизни, с меня достаточно. Но давай теперь подумаем о том, о чем ты просишь… Ты находишься в нашей деревне лишь день или два, и уже думаешь, что знаешь все лучше, чем люди, которые здесь живут. Я не говорю, что нельзя вмешаться в нашу жизнь даже в рамках правил и традиций, но определенно это надо делать не так, как ты, который все время говорит «нет» и навязывает свое собственное мнение».
То же самое сказал ему настоятель церковного прихода, однако он выразил свое недовольство К. более мягким тоном, хотя столь же решительно. «Вы были приглашены как землемер, но у нас сейчас нет работы для вас… Никто не держит вас здесь, но никто и не выгоняет… Кто будет выгонять вас, г-н землемер? Недостаток ясности в предварительных вопросах уже гарантирует вам вежливое обращение. Только, позвольте вам заметить, вы чересчур чувствительны».
В течение долгой истории страданий еврейского народа уже звучали эти ноты. К. страдает жалко и нелепо, несмотря на то что относится ко всему так честно и совестливо. Он остается один. И через все болезненные ситуации, незаслуженные и невидимые, но очевидные страдания проходит девиз: «Все надо делать не так. Следует найти совершенно иной путь для того, чтобы обрести свои корни».
В до сих пор неопубликованном фрагменте от 1914 г. Кафка выразил переполнявшие его чувства еще более остро. «Однажды летом, ближе к вечеру, я пришел в деревню, в которой никогда прежде не бывал» – этим предложением начинается короткий рассказ, занимающий всего четырнадцать страниц, но затем, увы! прерывается. «По обеим сторонам деревенских домов росли высокие старые деревья. Только что прошел дождь, дул свежий ветерок, и я чувствовал себя прекрасно». Открылась дверь, и дети фермера- арендатора, щебеча, как птицы, выскочили наружу посмотреть, кто проходит мимо их дома столь поздним вечером. Рассказчик запнулся, но прохожий подсказал. «Путешественнику все может показаться странным», – извинился он с улыбкой. Рассказчик хотел провести ночь в деревне и стал оглядываться в поисках гостиницы. Первый человек, с которым он заговорил, сказал своей жене: «Хотелось бы мне знать, зачем этот человек пришел сюда. Его никто не знает. Он бродит здесь непонятно зачем. Надо держать ухо востро!» Далее Кафка продолжает: «Он говорил так, будто принимал меня за глухого или за иностранца, не понимающего язык». Далее последовал жуткий разговор с этой семейной парой. Они предоставили путешественнику ночлег в своем доме. Все происходило в атмосфере совершенно неожиданной (или все же не совсем неожиданной) враждебности. «Если мое присутствие доставит вам хоть малейшее беспокойство, скажите мне об этом прямо, и я пойду в гостиницу, мне все равно». «Он говорит так много», – тихо сказала женщина. «Это может быть расценено только как оскорбление; они ответили на мою вежливость грубостью, но хозяйка – старая женщина, и я не могу ответить ей соответствующим образом. И именно моя неспособность защитить себя, невозможность должным образом дать отпор этой старой женщине подействовали на меня больше, чем этого следовало бы ожидать. Я почувствовал некоторое удовлетворение от определенной доли вины, лежащей на мне, и не по причине того, что я говорил слишком много, потому что в действительности сказал только то, что было необходимо, а по причине, близко касающейся моего существования». В конце следует описание того, как неуклюжий и непонятливый путешественник против своей воли разбудил детей и все в доме было перевернуто вверх дном.
Негативные аспекты еврейского вопроса, беззащитность евреев показаны также в новелле «Певица Жозефина, или Мышиный народ» – последнем завершенном произведении Кафки, которое он предназначил для опубликования. К каким конкретно людям относилась картина затравленной, беспомощной мышиной массы – сказать со всей определенностью трудно. Безмерное тщеславие литератора, «звезды», лидирующей личности, которая желает утвердить себя в глубине страдающего народа, – таков иронический портрет главного героя, полагающего, будто мир ждет его одного, его спасительного слова, которое только он и может произнести. Этот портрет с прискорбием относится также к общему как для еврейского сообщества, так и для еврейской литературы явлению – к человеку, который думает, что избран он один, с насмешливым превосходством отвергает или просто не замечает того, что советуют, делают или говорят другие. (Сам Кафка был полной противоположностью своему персонажу, он был скромным и смиренным человеком, не имевшим ни малейших «замашек спасителя». И он, я так думаю, продвинулся на этом пути далеко вперед. Остается открытым вопрос, насколько неблагоприятные условия жизни определили его пониженную самооценку и поднялся бы ли он в противном случае до высот великого религиозного пророка.) Не разуверяйте меня! Положение беспомощной мыши сродни слабости человечества в битве против демонов зла. Тщеславные пророки имеются и среди других народов. И только в отношении евреев – в сравнении их беззащитного положения с позицией безответственности, бессовестности «известных людей» – дается наиболее отточенный портрет в миниатюре, символ общего страдания человечества, представленный в форме карикатуры.
В «Жозефине», однако, обозначен путь, ведущий к позитивному решению, и мне кажется, не случайно мысль об этом возникла в последней работе Кафки. Жозефина, певица, не повинуется людям и прячется от них, а те в свою очередь очень тепло восхищаются ее искусством, считают его совершенно необходимым. Далее в истории говорится: «Но люди спокойно, без выражения какого-либо разочарования, властно, полагаясь на свое множество, даже если их наружность и говорила против них,
