Жуглет, в подражание ему, тоже скрестила на груди руки.
— Ловко придумано, учитывая, что брат держит ее дома под неусыпной охраной.
— Нет. Ловко придумано другое, то, как она научилась тайно покидать дом. Ты сам ad nauseam[12] твердил нам, какая она умная и во всех отношениях искусная. Линор с горечью жаловалась мне, что ее держат под замком. И все из-за совершенной в детстве ошибки. В детали я не вникал, что-то связанное с поместьем, из-за чего Альфонс всю ночь продержал ее взаперти.
Маркус возблагодарил судьбу, что у него хватило терпения выслушать болтовню матери Линор. На лице Жуглет проступило удивление и, впервые за время их разговора, намек на неуверенность. Маркус решил действовать и дальше в том же направлении.
— Да, она рассказывала мне, что постоянно убегает из дома и… предлагает себя мужчинам, просто в качестве протеста против суровости, с которой с ней обходятся. На этот раз она была особенно сильно расстроена, потому что брат запер ее на все время своего отсутствия, и решила досадить ему, подарив первому попавшемуся мужчине то, что Виллем с такой одержимостью защищал.
Почувствовав, что овладел ситуацией, Маркус перешел на мягкий, сочувственный тон.
— Думаю, это больше всего и расстроило Виллема — мысль, что именно его строгость привела к таким огорчительным последствиям. Он клялся, что она невинна, даже когда я описал ее родимое пятно, но, по-моему, это его добило. Ты не представляешь, как это ужасно — видеть, что твои слова убивают такого выдающегося человека, — с неподдельным сожалением закончил Маркус.
Жуглет пристально смотрела на него, непроизвольно приоткрыв рот. Внутренний голос по-прежнему вопил, что Маркус лжет… однако то, что он только что рассказал, полностью соответствовало характеру Линор. Она никогда не поступила бы так из похоти — похоть не имела над ней власти. Но в знак протеста, чтобы настоять на своем? Да. Это возможно. Не исключено, что ничего и не было, но… возможно. Больше вся эта история не казалась Жуглет абсолютно невероятной.
А может, Маркус тоньше и хитрее, чем она думала. Если так, то надо не спускать с него глаз: это важнее, чем когда-либо. Поэтому Жуглет проглотила свою ярость, свою панику и сумела придать себе смущенный вид.
— Прошу прощения, — хрипло сказала она, беспокойно сжимая и разжимая пальцы и глядя в пол. — Пожалуйста, извини меня. Я так расстроился из-за Виллема, что потерял голову. — Она подняла взгляд. — Мне по-прежнему трудно поверить в твой рассказ, но больше я не чувствую уверенности в том, что ты лжешь. В особенности учитывая то, что до сих пор ты никогда не вел себя как лжец.
Неплохо получилось — более тонко, чем полное признание своего поражения.
Маркус пожал плечами.
— Будем считать, что в твоих глазах я оправдан. Спасибо.
— Думаю, какое-то время тебе будет неловко общаться с Конрадом и Виллемом, — сочувственно сказала Жуглет. — Если я как-то могу смягчить горечь, дай мне знать. И если ты действительно влюблен в Имоджин, я мог бы…
— Что? Ах нет, — с такой убежденностью в голосе соврал Маркус, что сам себя обманул. — Вот это была ложь, за что и прошу прощения. Меня ужасно напугал твой напор, и я был готов придумать что угодно, лишь бы заставить тебя замолчать.
— А-а, понимаю. — Жуглет позволила себе издать иронический смешок. — Выходит, это я виноват, что тебе пришлось лгать.
— Да, — сказал Маркус, задумчиво глядя на менестреля. — Да, это так.
Снедаемая тревогой, Жуглет покинула Кенигсбург и заторопилась в город. Приближаясь к гостинице около зеленного рынка, она услышала доносившиеся изнутри крики ярости, унижения и боли. Никогда прежде Виллем при ней не повышал голоса, разве что во время турнира, и то лишь иногда. Она даже представить себе не могла, что он способен на такой взрыв эмоций, и впервые по-настоящему испугалась встречи с ним.
Во внутреннем дворе суетливо носились служащие гостиницы и Виллема. Виллем и Эрик, оба с потемневшими лицами, стояли на теневой стороне маленького двора, рядом с конюшней, отрывисто выкрикивая указания относительно подготовки к путешествию, громко споря о том, что нужно брать с собой, и беззастенчиво изливая друг на друга раздражение. Конюх как раз подвел к ним Атланта и начал подтягивать подпругу, когда Жуглет замахала руками, привлекая внимание спорящих, и спросила:
— Что происходит?
— Неужели не ясно? — фыркнул Эрик.
Виллем отвернулся и сделал вид, будто очень занят чем-то имеющим отношение к корыту с водой.
— Мы возвращаемся в Доль.
— Нет, не возвращаетесь. — В глазах Жуглет вспыхнуло беспокойство. — Пошлите туда Николаса. Пошлите кого угодно. Вам нельзя уезжать…
— Это семейная проблема, которая тебя не касается, — отрезал Эрик.
Он выхватил у конюха перчатки для верховой езды с таким видом, словно тот намеревался их украсть. Конюх отпрянул и бросился за арабской кобылой Эрика.
— Хватит тебе совать нос не в свое дело. Я глава нашей семьи, и я говорю, что мы возвращаемся домой.
— Нет! Это будет выглядеть как признание своего поражения.
— Идиот! — взорвался Эрик, полностью переключив внимание на менестреля. — Мы уже потерпели поражение! Где мои шпоры? — завопил он, хотя человек с ними в руках уже стоял на коленях рядом с ним.
— Виллем, — в отчаянии сказала Жуглет, — тебе нельзя уезжать. Это худшее, что можно сделать. Оставайся здесь, рядом с Конрадом. Пошли за Линор, дай ей возможность оправдаться…
— Будь ты проклят, сукин сын, вечно лезущий не в свое дело! — закричал Эрик. — Это твоими усилиями удача отвернулась от нашей семьи. — Глаза у него наполнились слезами. — Отвяжись от моего кузена!
— Виллем, — снова заговорила Жуглет, на этот раз спокойнее.
До этого мгновения взгляд рыцаря был прикован к корыту с водой, но теперь он повернулся лицом к ней и решительно покачал головой. Глаза у него были красные и воспаленные.
— Черт возьми, Виллем, как ты можешь верить в эту сплетню? — продолжала Жуглет. — Мы же говорим о твоей сестре! О Линор! Как ты можешь сомневаться в ней?
— А как мне не сомневаться? — сдавленно ответил Виллем. — Маркус знает то, чего никак не мог знать, будь она невиновна. И дело не только в родимом пятне, хотя и этого хватит с головой. Он описывает характер моей сестры с точностью человека, напрямую знакомого с ней.
— С ней напрямую знакомы множество людей! У нее нет недостатка в друзьях и поклонниках! Какой- нибудь отвергнутый обожатель мог выдумать грязную историю и рассказать Маркусу достаточно, чтобы…
— Ни один из отвергнутых обожателей не знает о родимом пятне, — перебил менестреля Виллем.
— Даже я не знал о родимом пятне! — вмешался в разговор Эрик, притопнув ногой, на которую только что нацепили шпору.
Похоже, подобная неосведомленность возмущала его.
— Мы отправляемся домой, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, — заявил Виллем тоном, означающим конец дискуссии, и взял из рук конюха поводья Атланта.
— Мы отправляемся домой, чтобы наказать ее! — взорвался Эрик.
От ярости лицо у него приобрело цвет печени, и Жуглет охватило ужасное предчувствие: не вызывало сомнений, что Эрик благоговеет перед своей прелестной родственницей, но одновременно страстно желает ее. Кузину, позволившую дать волю собственной похоти, следовало смешать с грязью и опозорить так, чтобы это выходило за рамки всякого воображения.
Коня Эрика вывели во двор, и конюшенный мальчик начал проверять у него подпругу и уздечку. Виллем взобрался на Атланта. Только сейчас Жуглет обратила внимание на то, что мальчики-пажи и слуга,
