мы уже столько раз все это обсуждали. Какой смысл продолжать спор?
— А какой смысл продолжать киснуть? Если ты так уж веришь в ее вину, сделай, по крайней мере, вид, что тебе это безразлично. Напомни всем, что ты не только брат Линор.
Лицо Виллема исказила гримаса.
— Какую огрубевшую, подлую душу нужно иметь, чтобы оставаться равнодушным к тому, что произошло! Я до этого не унижусь.
Жуглет всплеснула руками.
— Ты меня с ума сведешь! Все впустую, мне давно следовало это понять. Ты чистейший человек из тех, кого я знаю. И больно видеть, что даже чистота способна переродиться в какое-то извращение. Все, я умываю руки. Иди себе с Богом — надо полагать, Он единственный, кто достоин тебя.
Чувствуя боль и обиду, Виллем сидел в темноте, вслушиваясь и стараясь понять, неужели она и впрямь ушла.
Увы, да.
Жуглет была в ярости и жаждала глотнуть свежего воздуха, чтобы прояснилась голова. По привычке она устремилась к кухонному выходу, менее приметному со стороны двора, чем большая дверь, через которую закатывали винные бочонки. К выходу на кухню вел короткий коридор в форме буквы S, и дверь там часто оставляли приоткрытой, поскольку люди все время сновали из кухни в подвал и обратно.
Завязывая пояс, Жуглет шла по коридору, как вдруг услышала знакомые голоса. Она резко остановилась, радуясь, что находится в укрытии. Прижалась к стене, вслушиваясь, но из-за дробного стука дождя о каменный настил двора поначалу не могла различить слов. Складывалось впечатление, что беседующие стоят, прячась за большим баком где-то между углом двора и коридором.
Потом стало ясно, что один из них Павел.
— Пути Господни неисповедимы, дядя, но Он никогда не отказывает в небольшой помощи. Как тебе эта перспектива?
Пауза.
— Нужно подумать, — сказал Альфонс.
Новая пауза.
— А что насчет…
— Пока никаких новостей, — отрывисто бросил Павел.
Господи, Павел, он по-прежнему при дворе…
— С этим я разберусь! — перебил Павел дядю. — Поженить их… о чем ты только думал, ханжа? Сказал же, я сам все сделаю, мои люди рыщут повсюду. — Послышался звук скользящего мокрого шелка, и голос Павла продолжил: — Нельзя, чтобы нас видели вместе, он может насторожиться. Обдумай, что я сказал, завтра после мессы обсудим. Ты уходишь первым, у меня тут есть еще одно дело. Не исключено, что оно поможет устранить все препятствия, которые мы обсуждали.
Жуглет запаниковала, когда до нее дошло, что Павел вот-вот войдет в подвал. Его намерения не вызывали сомнений — он жаждал застать наконец любимого королевского рыцаря и любимого королевского менестреля наедине. Жуглет молилась, чтобы Виллем ушел через проем для бочонков.
Прятаться в буквальном смысле слова ей приходилось редко; гораздо лучше она умела оставаться незамеченной, находясь на виду. А между тем действовать следовало быстро, что нелегко босиком в темном, тесно заставленном складе, хотя глаза у нее и привыкли к темноте. По центру подвала были проложены доски, которые привели бы ее к дальнему выходу, но тогда пришлось бы бежать, что вряд ли возможно сделать бесшумно. Может, стоит спрятаться за чем-нибудь и дождаться, пока Павел уйдет? Но зачем? Она заколебалась, пытаясь сделать выбор. Это ее и сгубило.
Вошел Павел, весь промокший — и с фонарем, чего Жуглет никак не ожидала. Он сразу же заметил, что в темноте подвала кто-то движется; удивленный, настороженный, он бросился в сторону смутно различимой фигуры, держа фонарь над головой.
Выражение его лица подсказало Жуглет, что она в гораздо большей опасности, чем если бы он застал ее с Виллемом. Ею овладела паника, и вместо того, чтобы стремглав броситься к дальнему выходу, она попыталась спрятаться за ближайшим бочонком, вжавшись во влажную каменную стену ниши, где он стоял.
Кардинал не знал, кого преследует, до тех пор, пока не поймал беглеца за сильную тонкую руку и развернул лицом к себе. Тут он тяжело задышал и негромко выругался. Мгновение они смотрели друг на друга, Жуглет — мигая от света и свободной рукой прикрывая кошелек. Запах мокрой шерсти, вина и собственного страха заставил ее оцепенеть.
— О, мой мальчик, — негромко заговорил Павел. — Кого-кого, а тебя я никак не ожидал тут увидеть. Будь ты какой-нибудь невежественный крестьянин, можно было бы обеспечить твое молчание, просто отрезав тебе язык. Но тебя, черт побери, придется убить.
Жуглет попыталась вырваться, но Павел уже поставил фонарь на пол и вытащил из сапога нож. Не успела она и вздохнуть, как одной рукой он обхватил ее за талию, а другой приставил к горлу лезвие.
Он прижимался к ней всем телом, одетым в шелк и мокрую шерсть; она попыталась вырваться, но он снова подтянул ее к себе.
— От тебя пахнет семенем, — прошептал он, странным образом искривив рот. — Ты недавно грешил. Но я… я — божий человек. — Он тяжело задышал и прижал ее тело к бочонку. — Я дарую тебе великое утешение, лично соборую перед тем, как ты покинешь нас. О более заботливом палаче ты не можешь и мечтать.
— Я ничего не слышал, — прошептала Жуглет, стараясь не выдать своего ужаса. — Но я способен на многое, мой господин, и если у вас есть нужда, заплатите мне, и я приведу к вам Альфонса, я умею с ним говорить…
— Заткнись, — пробормотал Павел, сильнее вдавливая нож в ее тело, и еле слышно добавил: — Бог меня простит.
Жуглет почувствовала, как он напрягся, готовясь полоснуть ножом по горлу.
Однако не успел сделать этого. Его с силой оторвали от Жуглет. Оба громко вскрикнули от удивления, когда кардинал рухнул сначала на груду корзин, а потом на каменный пол с такой силой, что остался лежать без движения, а Виллем тем временем без труда выхватил из его руки нож. Дрожа от ярости, рыцарь опустился на колени рядом с Павлом и приставил кончик ножа к его ноздрям.
— Попробуй только двинуться или позвать кого-нибудь, и я отрежу тебе нос, — прошептал он. — Как смеешь ты носить это одеяние, если способен хладнокровно убить беззащитного, ни в чем не повинного человека?
Виллем бросил нож Жуглет. Кардинал был почти такой же крупный, как он, но Виллем легко поставил его на ноги, вцепившись обеими руками в горностаевый воротник. Жуглет подхватила нож и фонарь.
— Молодой человек, пожалуйста… — Кардинал сумел найти в себе силы говорить тоном превосходства, приличествующим духовному лицу. — Ты неправильно понял наш разговор.
— Ты угрожал жизни близкого мне человека и за это должен умереть, — взорвался Виллем. — И я тебя убью — тогда, когда это не оскорбит ни Конрада, ни Папу. Клянусь в этом всем, что для меня свято, клянусь самой жизнью Жуглета!
Охваченный праведным гневом, он отпустил одну сторону воротника Павла и протянул руку к Жуглет. Та неохотно вложила в нее нож. Виллем ткнул острием под подбородок Павла.
— А теперь ты клянись всем, что свято для тебя, что никогда больше, ни прямо, ни косвенно, не попытаешься причинить вред моему другу Жуглету. Клянись!
— Клянусь, клянусь… — Павел тяжело задышал, когда острие ножа вонзилось ему в горло. — Клянусь своей верой.
— Твоя вера — сплошной обман! — Виллем стремительно переместил нож к паху Павла. — Клянись своими яйцами, или я тебе их отрежу.
Павел нервно рассмеялся, но Виллем был не настроен шутить.
— Жуглет, отверни у него мантию и приподними рубашку, — приказал он, сверля взглядом Павла.
— Клянусь! Клянусь своей жизнью! — завопил кардинал.
Рука с ножом слегка расслабилась, дыхание Виллема начало выравниваться.
