Рука и голова у меня кровоточили, но я почти не чувствовал боли. Было не до того. Как-никак, ничего важного не было повреждено. Резкий звук детонации вывел меня из задумчивости — топливный бак, который до сих пор протекал тихо булькая, внезапно взорвался. Горящий бензин сразу проник в кабину. Становилось невыносимо горячо. Осталась только одна мысль: вылезти! вылезти! вылезти! Устройство сброса фонаря кабины вряд ли сработает — наверняка заклинило. Сгорю ли я здесь заживо? Я расстегнул свои ремни и попытался приподнять верхнюю, на петлях, часть фонаря, однако давление воздуха было слишком сильным. Вокруг меня появились языки пламени. Ты обязан открыть ее! Ты не должен зажариться здесь до смерти! Ужас! То были, пожалуй, самые страшные мгновения в моей жизни. С отчаянным усилием я налег всем своим телом на фонарь, как вдруг створка открылась, и ее оторвал поток воздуха. Я уже почти приподнял фонарь, но внезапный удар о штурвал чуть не сбросил меня в пылающий гроб, который за несколько минут до этого был моим верным 'Ме-109'. Парашют, на котором я сидел, застрял в неподвижной части фонаря кабины. Теперь в огне был уже весь самолет, и он стремительно падал вниз вместе со мной. Держась одной рукой за мачту антенны, я толкал и пихал ногами что ни попали — все тщетно! Неужели я был обречен умереть в самый последний момент, хотя уже почти наполовину свободен? Я не знаю, как мне наконец удалось освободиться, но вдруг я стал падать, потом несколько раз перевернулся в воздухе. Славу Богу! Однако в моем возбужденном состоянии я вместо шнура парашюта чуть не задействовал устройство его быстрого отсоединения, но в последний момент все-таки заметил, что отсоединил безопасное запирающее устройство. Другое потрясение! Парашют и я, возможно, будем падать на землю порознь друг от друга, что, очевидно, не принесет ничего хорошего ни одному из нас. Резкое движение вперед вроде маятника, - и я оказываюсь подвешенным к открывшемуся парашюту. Мне навстречу медленно и плавно плыла земля. Внизу поднявшийся столб дыма отмстил место падения моего самолета. Неожиданно для себя я приземлился в Булонский лес, подобно обезьяне на дерево, однако парашют только задел тополь, а затем свернулся. Я упал, к счастью, прямо на мягкий болотистый луг. После тяжкого нервного потрясения я почувствовал себя страшно уставшим и силы сразу покинули меня. Я чувствовал себя как побитая собака. Раненый, раны на руке и голове обильно кровоточили, растянутая лодыжка нестерпимо болела, причем она сразу стала набухать, я не мог ни передвигаться пешком, ни стоять. Наконец, ко мне приблизились подозрительно и недружелюбно настроенные французские крестьяне и перенесли меня в фермерский домик. Первый немец, которого я увидел, был из объединенной организации строителей 'Тодт' с близлежащей стройплощадки, который погрузил меня в автомобиль и доставил обратно на базу под Оденбертом.
Там уже все испытывали чувство сильной тревоги и беспокойства за меня, поэтому встретили очень тепло и сердечно. После того как я выпил, сверх обычного, двойную порцию коньяка и выкурил сигару, весьма ценное и необходимое дело после каждого сбитого самолета, я почувствовал себя лучше. В военно- морском госпитале под Гардингемом меня взялся чинить мой старый знакомый, военно-морской врач эскадры линейных кораблей. Я ему был особенно признателен за позволение курить на операционном столе, а также за то, что он не стал задерживать меня в госпитале, а разрешил вернуться на мою авиабазу. Так что. по крайней мере, я пока мог руководить военными действиями с земли.
Главная новость событий текущего дня — то, что наша 'Ударная' авиагруппа записала на свой счет 14 сбитых самолетов, — быстро распространялась, и в наш адрес стали поступать поздравления со всех сторон. Мой день рождения и моя семидесятой победа праздновались в соответствующей обстановке. Из Ле-Туке к нам прилетел Остеркамп, и то, что он сообщил нам, кроме, конечно, его поздравлений, поразило меня как гром средь ясного неба, ведь никто из нас не ожидал ничего подобного, а меньше всего я сам. Поскольку дубовые листья к Рыцарскому кресту являлись высочайшей наградой за храбрость, мы твердо знали, что в этой войне нельзя было получить более высокой награды. Позже этой же ночью поступило подтверждение из штаб-квартиры фюрера: '…я награждаю вас как первого офицера вооруженных сил Германии дубовыми листьями и мечами к Рыцарскому кресту (в иерархии наград Железным крестом)'.
ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ. ВЕРДЕН В ВОЗДУХЕ
На следующий день, рано утром 22 июня 1941 года, после проведения устрашающей бомбардировки, немецкая армия начала свои наступательные действия против Советского Союза на фронте длиной около 3500 км, который простирался от Ладожского озера до Черного моря. В этом наступлении принимали участие три немецкие группировки, острие удара одной из них под командованием фон Лееба приходилось па Ленинград, в районе Варшавы была собрана группа войск под командованием фон Бока, ее целью являлась Москва, а с южных рубежей Польши и Галиции в направлении Украины двинулся фон Рунштедт вместе с венгерскими и словацкими частями. На флангах этого громадного фронта сражались союзники Германии. Финны под командованием маршала Маннергейма вместе с армией, во главе которой стоял Дитль, атаковали Карельский перешеек между Онежским и Ладожским озерами, румыны под командованием маршала Антонеску совместно с немецкой армией фон Шоберта должны были сперва освободить восточные области, которые были отняты у них Советским Союзом, а потом двигаться вперед через реку Прут к Одессе.
Итак, началась операция, невиданная доселе в военной истории по своему размаху. Просторы страны и множество войск (по европейским меркам) — ничто не могло предотвратить порядок проведения операции в соответствии с планом. Стальные клинья наших войск во главе которых шли бронетанковые колонны, все глубже и глубже вторгались на вражескую территорию, сокрушая любое сопротивление. Уже в первые дни военной кампании развернулось буквально целое сражение по уничтожению противника, причем широко применялись двусторонние охваты, так называемые клещи. Все это привело к невиданному числу пленных и захвату всякого рода военного снаряжения.
С утра первого дня кампании вперед через линию фронта, четко обозначенную вспышками огня, непрерывным потоком, ревя моторами, летели эскадрильи немецких бомбардировщиков, пикировщиков 'Штука', истребителей, других военных самолетов. Они атаковали аэродромы и склады неприятельских военно-воздушных сил, места сосредоточения войск и резервов, кроме этого, оказывали поддержку армейским группировкам так, как они уже делали это, и не безуспешно, в Польше и на Западном фронте. Ценность 'Штук' и истребителей-бомбардировщиков, в частности, стала особенно заметной в ходе их тесных совместных действии с армейскими частями, в свою очередь истребители быстро увеличивали свой счет сбитых вражеских самолетов. Боеспособность и общий уровень подготовки советских пилотов в самые первые дни кампании были явно ниже нашего. И вскоре, вслед за мной, Мельдерс тоже был награжден мечами, а несколько недель спустя он получил брильянты к дубовым листьям, как первый солдат вермахта, за свой 100-й сбитый неприятельский самолет.
Тем не менее нам так и не удалось добиться полного разгрома советских военно-воздушных сил, по крайней мере в том смысле, в каком это предусматривалось концепцией Дуэ. Наше превосходство было неоспоримым, да и длилось оно гораздо дольше, чем ожидаемая по времени протяженность кампании. Хотя для того, чтобы уничтожить неприятельские военно-воздушные силы, мы, естественно, нуждались в гораздо больших стратегических воздушных силах, причем со значительно более дальним радиусом действия. Военно-воздушные силы, все больше и больше терявшие свою самостоятельность как независимый род войск и вследствие тех требований, которые предъявлялись к ним все большим расширением и ужесточением борьбы, да и в силу обстоятельств, стали все более походить на придаток к основным вооруженным силам. Подобно военно-морскому флоту, немецкое люфтваффе создавалось и планировалось как род войск независимый от главных сил и подчинявшийся своим собственным внутренним законам развития. Но, хотя их значение являлось общепризнанным, все же военной авиации не предоставляли достаточной возможности приобрести столь необходимые ей глубину и ширину действий. Теперь же мы были вынуждены отказаться от своей собственной оригинальной концепции. Поэтому военно-воздушные силы играли ту же роль, что и пожарные бригады; их мощь растрачивалась по мелочам, да и сами силы все больше приходили в зависимость от наземных тактических замыслов.
Так что, помимо нашего желания, нас вынудили перенять идеи нашего советского противника. Военно-воздушные силы Красной армии никогда не были самостоятельным родом войск, а всегда являлись составной частью Красной армии. И как таковые, они были все-таки лучше организованы и приспособлены для этих целей, да и к тому же их лучше использовали в подобном роде, чем немецкое люфтваффе. С
