Сантьяго Гамбоа
«Самозванцы»
Анании, Томасу и Серхио — моим любимым путешественникам по Востоку
Я не хотел работать на секретной службе и поэтому не хотел быть шпионом. Но обстоятельства, война, смутный интерес к атмосфере тайны, отвращение к врагам…
В чем же другом состоит положение второстепенного писателя, как не в одном сплошном неприятии? Прежде всего беспощадное неприятие со стороны среднего читателя, который решительно отказывается наслаждаться его творениями. Во-вторых, постыдное неприятие исходит от самой реальности, которую он не умеет выразить, будучи лишь копиистом и имитатором. Но третья неприятность, третий пинок, самый постыдный, посылает ему искусство, в котором он хотел найти себе убежище и которое презирает его за беспомощность и недостаточность. И это уже позор. Здесь начинается полное сиротство.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Человек, который прячется в сарае
Я просто писатель. Лучше предупредить об этом с самого начала. История, которую я собираюсь вам рассказать, — чужая в том смысле, что события, о которых я пишу, случились не со мной, хотя нельзя сказать, что я совсем не имел к ним отношения. Итак, получилось ли у меня, судить вам. Я всегда жил странной жизнью: мне нравится записывать чужие рассказы и мысленно переживать события и драмы, которые происходили с другими. Случись что-то подобное со мной, я был бы, вероятно, счастлив, даже если бы происшествие имело печальный исход. Печаль — лучше, чем ничего…
Сейчас я живу в Пекине и вынужден прятаться в старом сарае в округе Фэнтай (об обстоятельствах, которые к этому привели, расскажу позже). Здесь нет даже окон, а снаружи доносятся гудки пароходиков с озера Ююантан и шум поездов Северного вокзала. Пока не могу открыть вам (помимо уже известного факта, что я писатель), кто я, откуда родом и чем занимаюсь. Скажу лишь — и это делаю только для того, чтобы возбудить ваше любопытство, — что зовут меня Режи и ношу я темный костюм. Так кто же я? Об этом потом.
Люди, которые ищут меня, напротив, знают обо мне все, по крайней мере мне так кажется, и именно предчувствие погони заставило меня спрятаться. На самом деле они интересуются вовсе не мной, а кое-чем, что я временно у себя храню, — назовем это «живая вещь». Она существует и в то же время не существует; у нее есть форма и сущность, но нет души. Охраняя этот предмет, я вынужден сидеть в четырех стенах; остается лишь курить и наблюдать за кольцами дыма сигарет, которые медленно поднимаются к свету; пучок тонких лучей проникает ко мне сквозь крышу. Когда так долго находишься в одиночестве (единственная моя связь с внешним миром — мальчишка, который приносит еду), начинаешь лучше разбираться в жизни. По крайней мере в своей — в тех воспоминаниях, ударах судьбы и прочих трудностях, которые мы и зовем жизнью.
Получается, нужно уединиться, чтобы как следует понять такие вещи. А способен ли человек рассуждать и после смерти?.. Ну да ладно, не мне об этом судить. Я писатель, а не философ, и все же, когда на какое-то время у вас отнимают свободу, в голове неизбежно появляется масса идей, — а от этого один шаг до стоика Эпиктета.
Кроме того, вещь, которую я охраняю. Именно ей я обязан своим заключением, хотя мои враги еще никак не проявили себя. Я напоминаю тех сказочных драконов, которые стерегут сокровища. Сижу на проломленном стуле и часами изучаю свое. Мне кажется, что это чрезвычайно странное сокровище. Составляющие его элементы сами по себе не имеют никакой ценности: краска, картон и бумага. Ценность целого не равна сумме частей, потому что ценно содержание, если только суметь его расшифровать. Вы уже догадались, что речь пойдет о рукописи, о старинном китайском манускрипте. К сожалению, скромные познания в этом языке не позволяют мне прочесть его, иначе это добровольное заключение было бы объяснимо. К тому же мне запретили читать рукопись. Она запечатана в пластиковый пакет, куда не проникает даже воздух. Эта предосторожность была излишней и лишь доказывает, что ко мне не имеют доверия, которое можно назвать слепым.
На самом деле передо мной всего лишь пластиковый пакет кофейного цвета. Я знаю, что внутри находится рукопись, потому что видел ее. Иначе для меня это был бы всего лишь пластиковый пакет. Я считаю, это справедливо — знать, что охраняешь. Естественно, получив этот предмет, я спросил, нужно ли мне защищать его ценой собственной жизни, и ответ меня обескуражил: «В этом нет необходимости, Режи, но если его найдут, вы в любом случае поплатитесь жизнью». Я много размышлял над этими словами, даже записал их. Мне вспомнилась история с прорицателем, у которого похитили дочь, при этом прислав ему записку приблизительно такого содержания: «Мы вернем ее вам, если вы угадаете, собираемся мы это сделать или нет». Ну и что тут можно ответить? В такую же растерянность приводит меня и эта записанная мной фраза. Думаю, ее смысл гораздо глубже, чем смысл слов, из которых она состоит, — та же особенность, что и у предмета, вверенного моему попечению. Должно быть, на таком языке говорит сам Бог. Я же, простой писатель, даже не мечтаю о таких высотах — и тем не менее пишу. Но довольно обо мне. Вернемся к нашей истории. Она длинная и не позволяет медлить. Предоставим слово самим героям.
ГЛАВА 2
Некто, кто колесит по миру
Меня зовут Суарес Сальседо. Не важно, какое имя дали мне при крещении; вернее, я немного его стыжусь и поэтому называть его пока не буду… Может быть, позже, если почувствую к вам доверие. Я человек самый что ни на есть заурядный, из тех, кто исправно платит налоги, радуется повышению по службе, хлопает в ладоши, когда самолет касается посадочной полосы, время от времени чувствует себя потерянным, отчаивается — и тогда нуждается в утешении. Важно, что я почти двадцать лет живу в Париже, хотя родился в Боготе; мне сорок два года, я журналист, и мои передачи (в записи) выходят на ста семидесяти радиостанциях Латинской Америки.
Я работаю на государственном радио Франции. Мне платят за то, чтобы эти программы точно и своевременно, каждый четверг, транслировались в разные точки мира. Репортажи посвящены темам общественного, культурного, научного, иногда политического характера; наша задача — так сказать, не выметать сор из избы в том, что касается роли нашей страны (отсюда и название: «Франция в мире»), а, напротив, стараться показать все лучшее. Если нужно, мы бываем беспощадными (во Франции свобода слова), и наш шеф, месье Кастран, никогда не будет препятствовать записи программы, где идет острый разговор. Да и я не стану, что бы там ни говорили мои журналисты — о сплетнях, кстати, я прекрасно знаю (ведь у меня чуткие уши) — и какими бы обвинениями меня ни атаковали. Я всегда говорил, что отвергаю только плохие репортажи: если вижу, что работа не пройдет, даже если заказать мессу в Американской
