или храма, и дом. Там было поразительно спокойно. На веревке, протянутой возле ряда домиков, сушились оранжевые монашеские тоги, молодая женщина уговорила меня купить у нее воробышка в бамбуковой клетке, чтобы я могла выпустить его и тем самым «приобрести заслугу». Улетающая птичка какнула мне на блузку. Надо полагать, мою заслугу это увеличило.
Калитка в изгороди вела к дому. Войдя, я первым делом увидела красивый домик для духа. Такие домики есть в большинстве тайских домов, они представляют собой защиту от
Все прочее было не столь очаровательно. Там висело несколько объявлений на английском и тайском языках. Тайского языка я не знаю, но английские были довольно резкими. Одно гласило:
Когда я, подняв взгляд, увидела дом, он тоже оказался неприветливым. В основном он представлял собой большую платформу, окружающую большое баньяновое дерево. Ее поддерживали подпорки, но я не видела легкого способа подняться туда, там лишь висела веревка, доходившая почти до земли. Она выглядела недостаточно прочной, чтобы взбираться по ней, даже будь у меня такое желание, поэтому я просто дернула за нее. Наверху раздался звон колокольчика.
Никаких признаков собаки там не было, но сверху послышался голос, что-то произнесший по- тайски.
— Здравствуйте, — сказала я. — Мистер Фицджеральд?
— Что вам нужно? — прорычал голос среди листвы.
— Это Лара Макклинток, — сказала я.
— И что?
— А то, что я звонила вам по телефону. Вы мистер Фицджеральд, так ведь?
— Полагаю, вы хотите подняться, — произнес голос.
— Если желаете, можете спуститься, — сказала я. С моей точки зрения это было бы предпочтительнее, те дни, когда я лазала по деревьям, давно миновали.
— Не желаю.
Раздался скрежет шестерен, и лестница, очень похожая на судовые сходни, возможно, то были именно они, спустилась ко мне и остановилась над землей на демонстрирующем негостеприимство уровне.
— Ну? — послышался голос, — Влезайте.
Я влезла и оказалась в зале, открытой со всех сторон воздуху, потолок представлял собой полог из листьев. Пол был из прекрасно отполированных тиковых досок. У верха лестницы увидела пару обуви и, вспомнив тайский обычай, разулась. Половицы под моими ступнями были замечательно гладкими. Там стоял обеденный стол, четыре стула из тика и раттана, бамбуковый диван с розовыми и оранжевыми хлопчатобумажными подушками, тиковый столик. Вид, столь прозаичный с земли, сменился на этой высоте красивой панорамой
Там был еще один домик для духа, еще недостроенный, части его валялись по всему полу. На столике стояли аккуратными рядами крохотные фигурки животных. Я наклонилась над ними полюбоваться тонким мастерством.
Мистера Фицджеральда, если это был он, нигде не было видно. Однако я сразу же поняла, что это не тот Роберт Фицджеральд, который писал портреты. На стенде стояло несколько картин. На мой взгляд, это была живопись, которую любопытно разглядывать в картинных галереях, но вряд ли захочешь иметь дома. Там была подспудная ожесточенность, которую я нашла выводящей из душевного равновесия. На некоторых картинах резкие красные полосы уродовали красивые таиландские пейзажи. На одной тайский дом словно бы истекал кровью. Особенно беспокоящей была картина с глядящей с дерева парой глаз. Из одного глаза торчал нож. Я определенно попала не туда.
Звук шагов возвестил о появлении человека лет пятидесяти с рыжеватыми усами и волосами. Очень худощавого и, более того, слишком молодого, чтобы написать портрет Хелен Форд. Он ничего не говорил, только смотрел на меня.
— Кажется, я попала не к тому Роберту Фицджеральду, — неуверенно сказала я. — Я искала портретиста, который значительно старше вас.
— Значит, действительно попали не туда.
— Не знаете, где можно найти этого человека?
— Нет.
— В таком случае, сожалею, что отняла у вас время.
— Я тоже.
До чего ж любезным был мистер Фицджеральд.
— В таком случае я пойду.
— В таком случае идите.
Я повернулась, собираясь уходить, и заметила, что неповрежденный глаз на картине с ножом смотрит на меня. И решила продолжить разговор.
— Кто написал это? — спросила я, указывая на полотно.
— Мой отец.
— Можно с ним поговорить?
— Для этого вам потребуется медиум, — ответил он.
— Что? — спросила я.
— Он умер, — сказал мистер Фицджеральд. — В позапрошлом году.
— Ваш отец писал портреты?
— Очень давно.
— У вас сохранились какие-нибудь?
— Нет.
— Имя Уильям Бошамп вам что-нибудь говорит?
— Ничего особенного.
— Это да или нет?
Он не ответил.
— Послушайте, Уильям Бошамп мой коллега. Он исчез несколько месяцев назад, я пытаюсь найти его. У него есть жена и дефективный ребенок, им нужно знать, где он.
— Я не могу вам помочь, — сказал Фицджеральд.
— Не можете или не хотите? — спросила я.
Он не ответил.
— Что ж, тогда пойду.
Фицджеральд продолжал молчать. Я снова пошла к лестнице, тут сквозь листву проник луч солнца и образовал красивые узоры на полу. Я остановилась, любуясь ими, и подумала, что предпочла бы этот дом на дереве жилищу Чайвонгов. Решила, что человек, который живет здесь, который вырезал из дерева эти чудесные домики и животных, не может быть таким плохим, как кажется.
— У вас здесь замечательный дом, — сказала я. — Рада, что получила возможность его увидеть. И резьба ваша великолепная. Теперь о собаке. Она у вас есть?
— Собака? — спросил он.
— Которой нужно беречься.
Уголки его губ чуть изогнулись в улыбке.
— Да. Но, как у большинства собак, ее лай страшнее укуса.
