— В таком случае, — спросила я, — как насчет чая?
— Чая?
На его лице появилось недоуменное выражение.
— Чая. Сухих листиков, которые заливают кипятком, чтобы получить напиток коричневого цвета.
Фицджеральд помолчал, очевидно, сбитый с толку моим подходом.
— Шотландское сойдет, оно тоже коричневое? — произнес он наконец.
— Конечно.
— Тогда пойдемте.
Он повел меня в своеобразную прихожую с древесным стволом внутри и деревянными стенками снаружи. Эта часть дома в отличие от залы была со стенами и затянутыми сеткой окнами. Сверху она была открыта воздуху, но я видела, что там можно натянуть для защиты брезентовый тент. Там была крохотная кухонька с очень маленькими пропановыми холодильником и плитой и открытыми посудными полками. Подальше находились ванная — я не представляла, как она действует — и комната, судя по виду, служившая кабинетом и спальней. Там были электрические провода, протянутые от столба в
— Вы живете здесь или работаете? — спросила я.
— И то, и другое, — ответил он, доставая бутылку и два стакана.
— Как вы нашли этот дом? Или сами построили?
— Это была отцовская мастерская, — ответил Фицджеральд. Я тщетно ждала каких-нибудь подробностей. Их не последовало. Мы пошли с выпивкой в залу и молча потягивали виски. Я решила сама не нарушать этого молчания.
— Вам нравятся картины моего отца? — спросил наконец Фицджеральд.
— Даже не знаю, как ответить, — неторопливо произнесла я. — Он был необычайно талантливым художником, но, пожалуй, нужно сказать, я нахожу их слишком будоражащими, чтобы наслаждаться ими. Что с ним сталось?
— Он умер. Я же вам сказал.
— Нет, я имела в виду, что превратило его из портретиста в человека, видящего такие ожесточенные образы?
— Я сам ломал над этим голову, — заговорил Фицджеральд. — Не знаю. Он был вполне успешным. Его работы есть во многих галереях. А вот я неудачник. Пытался стать художником — не один год — но не достиг отцовского уровня. Я храню все его кисти и материалы. Не могу расстаться с ними, но они ежедневно напоминают мне о моей непригодности.
— Этот домик для духа вырезали вы?
— Я. Да, кстати. — Фицджеральд подошел к краю и посмотрел вниз. — Просто проверял, — сказал он, возвратись. — Их нужно ставить так, чтобы на них никогда не падала тень дома. Я изучил все очень старательно перед тем, как найти ему место вчера, но, сами понимаете, с домом на дереве есть определенные сложности. Я не хочу обижать
— Домик очень красивый. Не думаю, что там, откуда я приехала, на них существует большой спрос, но ваша резьба просто замечательная. Я могла бы…
— Не нужно говорить этого, — сказал он. — Это не имеет значения. Садитесь. Допивайте виски.
— Я все думаю о шахматных фигурах, — сказала я. — Когда смотрю на вашу работу. На ряды животных, колесниц и прочего. Мой муж Роб — он полицейский — любит играть в шахматы. Как думаете, смогли бы вы сделать набор фигур в тайском стиле?
— Наверно, смогу, — сказал Фицджеральд. И с минут молчал. Потом сказал наконец: — Слоны. Я могу вырезать слонов вместо коней. Возьму дерево разных цветов, красное и черное. Да, смогу. Говорите, вы хотели бы иметь такой набор?
— Да, — ответила я. — И не один. Несколько моих покупателей играют в шахматы, другие оценят красоту фигур, хоть и не играют. Подумайте над моим предложением.
— До этого вы задали много вопросов, но я не представляю, как вам помочь, — сказал он.
— Я разыскиваю Уильяма Бошампа. У него есть по крайней мере два портрета, написанных вашим отцом.
— Три, — сказал Фицджеральд.
— Три чего?
— Бошамп купил три портрета отцовской кисти. Все, что у меня было. Во всяком случае, все портреты. То, что осталось от других его работ, находится здесь. Много его картин есть в галереях, как я, кажется, уже говорил.
— Значит, вы знали Уилла Бошампа, — сказала я.
— Собственно говоря, нет, — сказал Фицджеральд. — Он лишь появился, купил несколько полотен и ушел.
— И вы не представляете, где он может сейчас находиться?
— Ни сейчас, ни в другое время, — ответил мой собеседник. — Бошамп заплатил наличными, ничего больше мне знать о нем было не нужно. Он дал свою визитную карточку. Могу поискать ее. По-моему, у него был антикварный магазин.
— «Антикварный магазин Ферфилда» на Силом-роуд, — сказала я.
— Да, вроде бы.
— Знаете, кто был изображен на портретах?
— На двух. Отец скрупулезно вел регистрацию. На одном — шотландец по имени Камерон Макферсон. На другом — его брат Дункан. Оба состоятельные торговцы, поселились в Таиланде после войны. Я навел справки.
— А третий? Знаете, кто та женщина на третьем холсте?
— Вы знаете?
— Знаю.
— Скажете мне? — спросил Фицджеральд.
У меня возникло искушение быть такой же скрытной, как он, но я смягчилась.
— Хелен Форд.
— Хмм, — промычал он.
— Знаете, кто она?
— Нет.
Я поколебалась, сказать ли ему, что его отец написал портрет жестокой убийцы, но решила не говорить.
— Я должен бы.
— Что должны бы?
— Знать, кто она. Странное дело. Мне пришлось согласиться с ним.
— Видите ли, — заговорил Фицджеральд, — судя по всему, отец был очень организованным. Я его почти не знал. Он и мать развелись, когда я был еще маленьким, и она увезла меня в Англию. До его смерти я не возвращался сюда. Но понятно, почему он был замечательным портретистом. Он работал и работал над портретами, пока не передавал сущность человека, не только внешний облик. Жаль, я лишен его таланта. Мне гены художника не передались.
— Но резьба у вас замечательная. Я никогда не видела ничего подобного.
Фицджеральд-младший явно страдал сильным комплексом неполноценности. Я сочла, сама не знаю отчего, что должна постоянно напоминать ему о его таланте. Он казался очень уязвимым, и я не могла противиться желанию относиться к нему по-матерински.
— Благодарю вас. Я веду к тому, должен признать, довольно долго, что отец вел очень тщательную регистрацию. Но я не смог найти ничего, указывающего, кто эта женщина. Пойдемте, покажу.
Он повел меня в комнату, которая выглядела одновременно спальней и кабинетом.
— Отец, мать и я жили, очевидно, в большом старом доме. Я не помню его совершенно. Был совсем малышом, когда мать увезла меня в Англию. Но отец проводил здесь почти все дни, иногда и ночи, —
