— Ты не обязан подыскивать мне оправдания, — сказал Ашер.
— Я и не собирался.
Римус посмотрел на него взглядом, значение которого я не поняла, и занял свое место у двери.
— Значит, теперь у тебя есть подвластный зверь? — спросила я.
— Да. — Он не стал ни капли счастливее. — Я знаю, что ты не можешь меня простить, и не жду этого. Я никогда больше до тебя не дотронусь, Анита, и даю тебе в том свое слово.
Я не сразу поняла, что он сказал.
— Ты говоришь, что никогда больше меня не тронешь? В смысле секса?
Он кивнул с серьезным лицом.
Мысль о том, что он больше не тронет меня, вспыхнула паническим страхом, резко зачастил пульс, я с трудом сдержалась, чтобы не заорать на Ашера. Как он может меня отвергать? Мне пришлось взять себя в руки, чтобы голос звучал спокойно:
— Ашер, сядь, пожалуйста.
Он поколебался, но все-таки сел.
— Я тебе предложил единственную меру безопасности, которая в моей власти. Я даю тебе слово, что больше к тебе не притронусь.
Я едва сумела сохранить ровный голос:
— Я не хочу такого.
Наконец-то он посмотрел мне в глаза:
— Что?
— Я не хочу, чтобы ты меня больше никогда не трогал.
— Анита, ты меня выбросила из своей постели за гораздо меньшее. А теперь я чуть тебя не убил. Ты не можешь меня простить. Ты ничего не прощаешь.
Это он, увы, точно подметил.
— Я стараюсь исправиться в этом смысле.
Он шевельнул губами — как будто старался подавить улыбку.
— Ты знаешь, почему я не протянула руку, не взяла тебя за руку?
— Ты боишься меня трогать.
Его голос плеснул у меня по коже отчаянием, как смех Жан-Клода мог бы плеснуть наслаждением.
— Да, но не в том смысле, что ты думаешь.
Он покачал головой, сгорбившись над собственными сцепленными руками.
— Я не хочу, чтобы ты меня боялась, Анита, ни в каком смысле. Но не могу тебя за это винить.
— Я боюсь тебя трогать, потому что боюсь, что сразу же попрошу поцелуя.
Он кивнул:
— И боишься того, к чему этот поцелуй может привести.
— Ашер, — сказала я уже тверже, больше в своей обычной манере, хотя голос явно просил воды. — Ашер, посмотри на меня.
Он только качал головой.
— Посмотри на меня, черт побери!
Трудно было разглядеть под волосами в полутемной комнате, но он, похоже, действительно на меня посмотрел.
— Что ты хочешь от меня, Анита? Я уже отказался от всего, чего хотел когда-то. Что еще ты от меня хочешь?
— Господи, какой же ты мрачный тип.
Тут он слегка выпрямился, вернулась его надменность.
— Прошу прощения, что мои манеры тебя столь сильно огорчают.
Он говорил слегка рассерженно — отлично. Это куда лучше отчаяния.
— Ты прав, я сейчас должна была бы быть вне себя от гнева. И ты прав, что я выбрасывала мужчин из своей постели за куда меньшее.
Гнев его вытек, и снова его охватила гнетущая депрессия. Как будто свет в нем медленно гас.
— Ты меня попросила здесь посидеть, чтобы как следует повернуть нож в ране?
— Если я захочу повернуть нож, ты об этом узнаешь. Я просто пытаюсь говорить. — Мне пришлось прокашляться, прочищая горло. — Вода здесь есть?
Ашер огляделся. Кувшин и чашку заметил Римус, налил в чашку воды, подумал секунду и протянул ее Ашеру. Это был момент, когда почти ощущалась битва воль, потом Ашер взял чашку и подошел к кровати. И ни разу на меня не посмотрел, протягивая мне чашку с изогнутой соломинкой.
Вода на вкус была застоявшаяся, но прохладная, и ощущение во рту и в глотке было чудесное. Я подняла неперевязанную руку, взяла чашку. Пальцы зацепили руку Ашера, он вздрогнул, как от боли, но я знала, что больно не было.
— Я на тебя пролил воду?
— Нет, только на простыни немного.
— Ты единственная женщина, кроме Белль, при которой я чувствую себя неуклюжим.
Иксион уже подошел с платком, Ашер взял платок у него из рук и промокнул несколько пятен на простынях.
— Это комплимент или оскорбление? — спросила я, и мой голос уже звучал получше, не так хрипло. Интересно, сколько я провалялась без сознания? Спрашивать я не стала, потому что тогда Ашеру стало бы еще хуже, а я бы напугалась сильнее.
Он оставил попытки собрать воду, отдал платок, будто ожидал, что Иксион будет готов его принять. Так и оказалось, но небрежная отработанность жеста заставила меня снова задуматься, сколько же я была в отключке.
— Ни то, ни другое, просто чистая правда. С самого нашего знакомства я чувствую себя с тобой неуклюже.
— Обычное мое действие на дамских угодников.
Он на меня посмотрел, и я не поняла выражения его лица.
— А я — дамский угодник?
— Белль Морт очень постаралась, чтобы все вы как следует умели обращаться с женщинами.
— И с мужчинами. Не забывай, Анита, она обучила нас и мужчинам доставлять удовольствие.
Я кивнула, но остановилась — повязка кололась.
— Спасибо, я в курсе этих сведений.
— Но тебе они не слишком нравятся.
— Озадачивают, скорее.
Он разгладил простыню там, где промокал. Кажется, он искал, что бы такое сделать. Никогда не видела, чтобы ему было так неуютно.
Я сделала то, что хотела сделать, как только его увидела, — накрыла его руку своей. Он тут же стал совершенно неподвижен той страшной, неестественной неподвижностью, создающей впечатление, что касаешься чего-то неживого. Он попытался отклониться от моего прикосновения, но я не убирала руку. Если он думал, что вампирской жутью меня можно отпугнуть, то ошибся.
— Анита, — попытался он сказать голосом столь же мертвым, как тело, но не получилось.
— Я боюсь не потому, что ты меня чуть не убил. А потому, что при этом мне все равно хочется тебя трогать.
Он убрал руку из-под моей, сел, но теперь хотя бы уже глядел на меня.
— Я подчинил твой разум — полностью, окончательно. Сделал то, чего ты боялась.
— И разве тебе не хочется меня трогать?
— Хочется, — шепнул он.
— Тебе первому пришлось понять, что просто от укуса я могу получить контроль над вампиром. И не думаю, что это ты меня подчинил.
— Ты хочешь сказать, что получила контроль надо мной?
— Сама не очень понимаю, что хочу сказать. Я только знаю, что не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу,
