Я проснулся под клапаном рюкзака. Танюшка плотно обнимала меня, дышала в шею, и от этого становилось теплее.
А ещё — не болел бок.
Я прислушался к себе. Да, бок не болел. Я уже с трудом отделал боль ожога от боли в рёбрах, и сейчас осторожно вдохнул.
Боль не вернулась.
Я даже не очень обрадовался. А, может, наоборот — обрадовался очень сильно, потому что ощутил невероятную усталость, словно и не проснулся только что. Я устроился удобней (Танюшка тихо вздохнула и притиснулась ближе) и… уснул.
Проснулся вновь я часа через два. Танюшка, устроившись в ложбинке моего плеча, рассматривала меня и с улыбкой спросила:
— Не болит?
— Не болит, — кивнул я. — Я даже опять уснул, представляешь? И рёбра не болят, и… хвост.
— Хвост? — она хихикнула и поцеловала меня, но тут же вновь посерьёзнела. — Я всегда знала, что ты настоящий герой.
— Ага. Виталий Баневур, — согласился я, — недожжённый в топке…
Но меня тут же тряхнуло от воспоминания, а желание продолжать разговор — пропало. Я лежал и слушал, как где-то рядом разговаривают Басс с Андрюшкой Соколовым — тот как раз спрашивал:
— А где это такое — Форш?
— А зачем тебе Форш? — уточнил Басс лениво.
— Да это вон в кино про мушкетёров Боярский — то есть, д'Артаньян — говорит, что они едут в Форш, печень лечить. Это же тут, во Франции… Где это — Форш?
— Да не знаю я…
— Это не Форш, а Форж, — Танюшка откинула клапан. — Форж-лез-О, он отсюда очень далеко на север, за Парижем, даже почти на побережье Ла-Манша… Доброе утро.
Я выбрался из спальника и, стоя на нём, потянулся, потом — коснулся пальцами носков. Все присутствующие внимательно за мной наблюдали, потом Олег Крыгин сказал:
— Хана. Он пришёл в себя.
— Командир выздоровел!!! — заорала, вскакивая, Наташка. Поднялся общий радостный шум, в который врезался Саня (я даже не ожидал от него вообще какой-нибудь реакции):
— Когда ж я-то поднимусь?..
Его перебитые со смещением ноги срастались плохо, да ещё выходили мелкие осколки кости, вызывая нестерпимый зуд — он не мог спать и мучился. У Щуся бедро приходило в порядок куда быстрей. А у моего тёзки с животом вообще всё обошлось сразу и без проблем, хотя он сам удивлялся. Зато у Арниса с обеих обмороженных кистей лоскутьями сходила кожа, он стал ещё более молчаливым, но при этом очень (и неоправданно) раздражительным. (Кстати — пока я валялся с болями, совершенно незаметно проскользнул мимо нас новый, 89-й, год, и его даже никто не отметил, разве что вяло порассуждали о том, каким этот год будет там — и всё.) Но об этих проблемах я сейчас, если честно, думал мало — сидел на спальнике и затягивал ремни лохматых унтов, с наслаждением думая: а ведь ничего не болит, не тянет, не ноет — чёрт побери, вот оно, моё обычное состояние! Я неожиданно подумал ещё: а вот и положительная сторона всего происходящего. Я умру в любом случае не от старости, да и вообще — так и не узнав всех тех неприятностей, на которые жалуются взрослые: гастриты, миокарды, колиты, диабеты и прочее. Проще говоря, умру здоровеньким.
Эта дикая мысль на самом деле меня радовала. 'Наверное, я сошёл с ума,' — отметил я и добавил вслух:
— И давно.
— А? — повернулась ко мне Танюшка.
— Б, — ответил я, нагибаясь к ней с поцелуем.
Восемь куропаток качались у Таньки на ремне. Сегодня ей везло — подшибала только так, и попадались выводки часто.
Я скользил следом, любуясь плавными движениями Танюшки. Сегодня я выступал в роли охраны и, кроме того, обходил ловушки, поставленные Андрюшкой Альхимовичем. В одной из них уже отыскалась лиса — на шапку начало, или на пару краг… Она даже не успела застыть, и я, ободрав её на месте, привесил к поясу только шкурку, мельком подумав, что пару недель назад сожрали бы и лису.
С деревьев бесшумно падали россыпи снега. Опять стремительно холодало, хотя едва-едва перевалило за полдень, и на небе лежал сплошной облачный покров, ровный и однотонный.
— Сегодня 23-е? — осведомилась Танюшка, не оборачиваясь. Я угукнул. — Лето сухое будет.
— Да, — согласился я, — инея на деревьях полно… Но меня, если честно, больше воодушевляет, что лето вообще будет… Ч-чёрт!
— Учись ходить на лыжах, — Танюшка обернулась, отдунула от лица длинный ворс волчьей оторочки капюшона. — Умел бы как следует — не попал бы к неграм.
— Угу, — снова буркнул я, выпутывая из валежника носок левой лыжи. — Я ещё и поэтому лета жду. Летом я себя человеком чувствую, а не придатком к лыжам.
— Придаток к лыжам, — спросила Танюшка задумчиво, — а зачем ты ещё и дарёный плащ с собой прихватил, а? Мёрзнешь?
— Не догадываешься? — я дотянулся, стряхнул на девчонку небольшую лавинку снега с ивовых ветвей.
— Холодно же! — возмутилась Танюшка, но глаза её смотрели лукаво.
— Вот и согреемся как раз, — предложил я. — Ну сколько можно, Тань, всё время же в компании, никакой личной жизни…
— У кого как, — она откинула капюшон, рывком перебросила на грудь свою тугую косу. — Я позавчера ночью проснулась, а Олежка с Ланкой такое в спальнике вытворяют… Я думала — весь лагерь проснётся.
— Тань, — вздохнул я, — ну я же воспитанный и тихий мальчик, я не могу в таких условиях…
— Лучше под кустом, — Танюшка поощрительно закивала. — Всё-таки ты, Олег, очень развратный ребёнок. Даже удивительно.
— Да и ты тоже не ангел, — я подкатился к ней, встал своими лыжами параллельно её, глядя девчонке прямо в лицо. — Ну так что, я стелю плащ?..
…На этот раз Танюшка была сверху. При таких наших с нею игрушках она сама всем управляла, и ей это нравилось, я же просто ничего не имел против. Да и что можно вообще иметь против, если тебе четырнадцать лет, и твои ладони в тепле под курткой ласкают груди твоей девушки, если ты знаешь, что ей хорошо — хорошо от тебя и хорошо с тобой? Закусив губу, полуприкрыв глаза и подняв лицо к верхушкам
