И всё-таки заставил себя бодро зашагать впереди Танюшки вверх по склону — к лесу.
Этот берег Ергени зарос почти исключительно дубами — невообразимо охватистыми, невысокими, но чудовищно кряжистыми. Только изредка встречались островки высоких стройных ясеней, да на полосах луговин — словно кто-то прочесал лес чудовищными граблями — росли высокая сочная трава и кусты орешника. На одной из опушек Танька нашла невесть каким чудом выросшие в конце июня белые — семь штук, крепких и нечервивых.
Давно уже надо было остановиться, но мы шли и шли, пока солнце не село за деревья окончательно. Тогда мы — не сговариваясь, молча — улеглись под 'первый попавшийся' дуб, спина к спине, и как-то сразу уснули, выключились…
…Помню, что мне снилась мама, и я проснулся, захлебнувшись слезами. Лицо у меня было мокрое. Наяву я уже года два не плакал, даже если было больно, обидно, страшно или трудно, да и спал давным- давно спокойно. Но сейчас мне не было стыдно, и я, уже проснувшись, ещё какое-то время тихо всхлипывал, пока сон уплывал всё дальше и дальше.
Солнце почти село, было полутемно. На краю прогалины несколько оленей щипали траву — когда я приподнялся, они разом вздёрнули головы и неспешно удалились в лес.
Танюшка стремительно села, вытаращив глаза. Кажется, она даже хотела закричать — то ли ей тоже что-то приснилось, то ли она меня не сразу узнала. Но потом, поморгав, спросила:
— Ты что, плакал?
— А что, похоже? — я сыграл удивление. — Нет, это со сна глаза красные… Нельзя спать на закате… Тань, ты едой займись, а я пойду дрова поищу.
— Правда, есть хочется, — она потёрла живот. Кажется, поверила… — Ещё знаешь чего хочется? Вымыться… Ладно, я займусь едой…
…Хвороста тут хватало, как в любом неокультуренном лесу. Я приволок здоровенную охапку, а под мышкой — сухое деревце.
Консервы опять удалось сохранить. Больше того — на опушке Танька нарыла соль, там оказался солонец. В котелке она сварила рыбу, грибы пожарила на манер шашлыка, и довольно скоро мы ужинали.
— Я тебе готовлю, ты меня защищаешь, — негромко произнесла Танюшка. Я вскинул на неё удивлённые глаза. Девчонка смотрела в огонь — задумчиво и отстранённо. — Может быть, так всё и должно происходить? — она посмотрела на меня. — Завтра я тебе постираю, только ручей найдём подходящий.
— Постираешь? Мне? — мне сделалось смешно. — Вот спасибо…
— Я серьёзно, Олег, — сказала она. — Я же говорю: сейчас, хоть мы в ужасном положении, но, наверное, всё, как должно быть: я стираю и готовлю, ты охотишься и защищаешь… — она улыбнулась и безо всякого перехода тихонько запела…
Сорока надоедливо стрекотала, перелетая с ветки на ветку — она нагло держалась левее нас, на постоянном расстоянии в десять метров. Словно оповещала, негодяйка: люди идут!
Люди и правда шли. Вернее — я, следом — Танюшка. Точнее, мы не шли, а в основном прыгали. С кочки на кочку. С коряги на корягу. Некоторые опоры под ногой тонули… Рекорд поставила Танюшка, провалившись по бёдра.
И откуда только тут взялось это чёртово болото?! Деревья стояли голые, вымороченные, только у некоторых на самых верхушках сохранились зелёные метёлки. Душила влажная жара, но, если нога проваливалась глубже, то её тут же охватывал ледяной холод — казалось, стылые иголки колют сквозь обувь и носок.
— Ну, сволочь… — процедил я сквозь зубы в адрес сороки. Глаза заливал пот, но я увидел, как она насмешливо покачала хвостом и принялась за своё. — Пристрелю гадину… Тань, ты как?
— Нормально, — пропыхтела она. — Шесты надо было срубить.
Я промолчал. Это был мой недосмотр. Опасный, хотя болото вроде бы не было глубоким. Не успел я об этом подумать, как впереди показалась широкая зелёная полянка с цветами.
— Да уже кончается, — уверенно сказал я и, почувствовав, как подо мною начинает тонуть очередная коряга, красиво прыгнул на лужайку.
Я не знал, что такое 'бездонное окошко'.
Помню, что раньше всего я ощутил холод — и это было ужасно. Словно меня схватил на грудь ледяной огромный кулак — и почти выдавил из меня жизнь. Над поверхностью у меня остались плечи, руки, которые я инстинктивно выбросил в стороны, и голова. Танюшка смотрела на меня удивлённо, настолько быстро всё произошло… но удивление сменилось ужасом. И она бросилась вперёд с криком:
— Оле-ег!!!
— Не… подходи, — вытолкнул я, возя руками с растопыренными пальцами по жиже, а она проваливалась, расползалась, и что-то жуткое, неотвратимое понемногу втягивало меня глубже. Я не испугался, нет — потому что не получалось представить, что я могу умереть. Точнее, ужас был, но этот ужас шёл от моей фантазии, питавшейся прочитанным и увиденным. Я в подробностях представлял себе, как утону… и не верил, что утону именно я.
Это не над моей головой сейчас сомкнутся водоросли.
Это не я ещё сколько-то буду жить, опускаясь в ледяную глубину и глотая густую жижу в попытках
