— У нас с ней всё не так… — возразил Вадим. Ни зачем стряхнул снег с большой разлапистой ветки. — Романтик ты, Олег. Ну, может, и она — тоже… Всё. Не буду тебе больше ничего советовать. Но правда — идём обратно. Скоро Новый Год, Олег. Глядишь, что-то у вас наладится…
Танюшка нашла меня, когда я устраивал в импровизированной стойке свои лыжи. Подошла, тихо спросила:
— Зачем тебе кожа, Олег?
Я повернулся к ней. В зелёных глазах была чуточка виноватости, скрытая за деловитостью, как за дырявым плетнём.
— Куртку себе хочу сделать, — пояснил я, — доспех такой, как у ребят Лёшки. Вон, Сморч делает такой.
— Есть толстая кожа, — Танюшка кивнула на закрывающую вход на склад плетёнку, обтянутую шкурой, — там. Я принесу.
— Спасибо, Тань — потом, — я покачал лыжи, удостоверившись, что они стоят прочно.
Из всех Новых Годов в своей жизни я только один — в третьем классе — встретил не дома, лежал в больнице на операции. Помню, что мне было мало того, что плохо после анестезии, но ещё и обидно, что Новый Год встретят без меня. Этот праздник для меня всегда был 'домашним'. Я и подумать не мог, что когда-нибудь придётся встречать Новый Год — так.
Я понимал, что эти ребята и девчонки вокруг — они теперь и есть моя семья. Они на самом деле были моими друзьями. Но мне вдруг стало почему-то почти физически тошно от предпраздничной искренней суеты, от радостных лиц — а самое тяжёлое — некуда было уйти от всего этого. Просто уйти в комнату и закрыть за собой дверь.
Всё общее. Казарма…
Ох, как же плохо мне было в последний день старого, уходящего, 87-го года… Вдвойне плохо от того, что я должен был делать вид: мне тоже весело, мне хорошо, всё просто здорово…
…Девчонки нас отпихнули от 'стола' окончательно и бесповоротно. Сами они при этом носились, как электрополотёры, производя немногим меньше шума. Все повседневные дела у нас валились из рук — такое состояние в праздники, конечно, знакомо всем — и только Север с Арнисом хладнокровно простёгивали (по Сморчовскому и моему примеру) себе бригантины из полос толстой кожи, изо всех сил делая вид, что ничего необычного не происходит.
Я полулежал на своём спальном месте — затылком в стену, подбородок в грудь. Танюшка мотнулась наружу, что-то с хихиканьем протащила на ледник, следом за ней вихрем пролетели ещё несколько девчонок… Они явно готовили какой-то сюрприз, но меня это почему-то совершенно не колебало.
— Олег, сколько времени? — пихнул меня локтем Санек. Я поднёс к глазам свою испытанную 'ракету':
— Полчаса осталось.
— Так-так! — оживился и весело озаботился Саня, вскакивая. — Пора шашлык мастерить… Щусь — за мной!
Сергей, верная душа, перебрался ко мне — почувствовал моё настроение. Толкнул меня в колено, тихо спросил:
— Ты чего?
— Ничего, — я сел, скрестив ноги. — Так, раскис немного… Пройдёт.
Сергей посмотрел с сомнением, но больше ничего не сказал. И не ушёл.
Стол у нас был настоящий — собранный на козлах из подогнанных одна к одной жердей, но низкий — чтобы можно было сидеть прямо на шкурах, устилающих пол. По пещере уже вовсю плыл запах шашлыка, а девчонки аккуратно и быстро таскали на стол всё новые и новые грубые глиняные блюда. Как всегда чудовищно медленно ползли последние полчаса. Да ещё и при совершенно неновогоднем настроении.
Игорек Басаргин достал гусли — этот самый 'официально утверждённый' гибрид арфы, гуслей, лиры и гитары с натянутыми вместо струн кусками конфискованной у Игорька Мордвинцева лески. Эта штука звучала, как ни странно, вполне приемлемо, и все, даже я, учились на ней играть. У меня получалось настолько отвратно, что у Игоря руки опускались.
Игорь сбацал про то, что 'вокруг растут берёзы и прочие дрова' — подпел хором. Потом рванул совершенно нам незнакомую — очевидно, сочинил как раз к Новому Году, очень смешную:
